Юрий Асланьян - Последний побег

Юра тоже догадывался, что у него эстетическая внешность, скажем так, недаром мама называла его «солнышком». Дай другие дамы преувеличивали, пытаясь заполучить этот подарок — сына секретаря… Сына секретаря областного комитета партии.

— Садись, ты будешь королевой, ладно? А я солдатом…

Он даже встал и сполоснул под краном стакан, чего не делал со вчерашнего дня. А женщина села на стул так, чтобы не скрывать свои сногсшибательные коленки — Юра обратил на это внимание. Потому что не воспринимал женщину как храм невидимых ценностей, тем более — невиданных. Он вообще держал женщин только за шлюх — и правильно делал, потому что гостья молчать не стала.

— Я тебе нравлюсь? Правда, я похожа на актрису?

— Не знаю, правда ли, но я люблю подарки без коробок и ленточек… Как тебя звать? И зачем ты сюда пришла?

— Ты, похоже, не ангел… Меня звать Мариной, а пришла я сюда на свидание.

— Да-а? — опрокинул Вельяминов в глотку стакан вина. — Пойдешь на свидание завтра — с передачей, если разрешат.

— Он уже кого-нибудь убил?

— Он перед свиданиями всегда убивает — большой эстет, то есть больше, чем я — я это делаю редко.

Вельяминов быстро говорил и медленно разглядывал генетический шедевр с громадными глазами жрицы из храма блядской любви.

За окном трамвая прошли черные мраморные колонны Дворца культуры им. Вождя мировой революции. А баба попалась, надо сказать, на передок слабая… Потом прошел пустеющий сквер и зеленый дом сталинской архитектуры.

На остановке в трамвай вошли трое парней — с габаритами крупных таких аппаратов. Самый пьяный из них, с длинными волосами, навалился спиной на закрывшуюся дверь, стоя на второй подножке.

— Ты меня не останавливай! — оттолкнул он второго. — Я с особой зоны освободился! Меня никто никогда не останавливает, хотя я сильно не бью — жалею друзей… Понял? Что сказал? Отсосешь… У меня скоро вся Крохалевка сосать будет!

Трамвай молча двигался по пролетарской Мотовилихе. Пассажиры смотрели в окна, а Вельяминов сидел у самого выхода и начинал нервничать.

— Ты что рисуешься, баклан? — тихо спросил он парня. Тут наступила пауза, которую сразу, как юпитеры, осветили десятки повернувшихся к ним глаз.

— Э, ты что, боксер, что ли? — поднялся парень и навис над первым от дверей сиденьем, где сидел Вельяминов.

— А ты что, канитель хочешь? — ответил Вельяминов, чувствую, как грубеет голос. — Сейчас я организую…

— О-о! Земеля… Я же свой, да на — ударь меня…

— Уйди с дороги, гнида! — поднялся мастер и прошел по ступеням, раздвигая публику плечами.

Он вовремя, как хороший экспресс, миновал туннель и вышел к проходной, когда охранница по имени Зинка уже доставала из кобуры Макаровский пистолет, чтобы пристрелить первого опоздавшего. Но это был не он — он миновал турникет, не отрывая взгляда от зеленого табло настенных электронных часов.

Свои часы он оставил на кровати Игоря Николаевича. Эта Марина, стерва зеленоглазая, и бровью не повела, когда он пересел вчера к ней и взялся рукой за талию. А мораль давно была готова, как у армейского командира взвода: если невеста вам изменила, то радуйтесь — что она сделала это сейчас, а не позже… И Вельяминов решил «порадовать» друга, тем более что подруга тоже решила. «Блядь мотовилихинская!» — осудил он ее и завалил после третьего стакана, не закрывая дверь, — на постели Игоря Николаевича. И сразу заметил — заваливать было что… У него и сейчас дыхание перекрылось, когда он вспомнил эту «часть мозга, вынесенную наружу» — полузакрытые глаза, зрачки которых закатились в лобное пространство, и длинный крик, полный познания… Да, это вам не дешевый «стояк» в подъезде.

Вельяминов как раз вошел в цех и увидел, что ракетные платформы аккуратной стопкой в 24 тонны лежат на том же самом месте, а станок продолжает работать. «Похоже, они твердо решили убить меня, — покачал он головой, — надо будет папе сказать… Бля, а шоколадки-то я не купил!»

Пауза неприлично затянулась. Неужели дрогнули мотовилихинские сердца? Ну, это вряд ли…

— Игорь, скажи, правда, что ты развелся с женой? — спросил Степан Матвеевич, показав публике зубы, которые все были там же, где и во время последней мировой войны.

Вообще, опасный тип: всегда сидел за столом у окна, сидел и не дергался, поскольку все уже просчитал — шестьдесят лет позади, но выглядел на пятьдесят, седая шевелюра стояла, как у бобра, кофейный костюм в мелкую клетку сидел на нем хорошо, шкуркой, пушниной, сверкали скрипучие и рыжие, как смерть таракана, ботинки. Последние десять лет он проработал заместителем начальника крупного металлургического цеха, по условиям коммунистического труда не уступавшего пещере — огонь, сквозняк, песок и холод. Но он выжил — и еще многих переживет он, настырный строитель будущего.

— Неправда, — ответил Игорь, — это она со мной развелась.

— Э-э-э! Обижал, наверное, жену? — резко наклонился он в сторону Игоря, вскидывая на него свой пристальный двухствольный взгляд. — Обижал? Да-а?

— Ха-ха! — вмешался Владислав. — Все мужики — сволочи, все бабы — дуры, счастье — в работе! Правильно я говорю, Исаак Абрамович?

— Он бы хотел дуру, да сам сволочь, — похабно осклабился Панченко, — поэтому предпочитает счастье… А семью надо беречь, как еврей бережет — умный народ! Абра-мыча взять хотя бы… Был у меня один друг в цехе, Колька Поливанов, дом за рекой, жена… Офицеры знакомые приезжали порыбачить, выпить, отдохнуть… И поймал он жену с одним другом, и так удивился, что обиделся — ушел от жены. Правду говоря, она порядочной стервой была — не один стакан крови из него выпила. А потом ко мне прибежала, расплакалась… Я вызвал его в кабинет — сначала ласково говорил с ним, а потом пришлось за горло взять — но не дал семье разрушиться…

— И живут сейчас! — обрадовалась Надежда Валентиновна.

— Жили бы, да он через год повесился — придурок…

Старый еврей слушал сибирского хохла, расставив коленки так, будто там пушечный ствол висел, а не пипетка для глазных капель. Про «пипетку» сообщал сам Степан Матвеевич. «Мы с Родкиным давно перешли в категорию теоретиков». Мемуаристы наши, но Панченко-то и сейчас, наверное, не в одну смену работает.

— Да, семья — это все, что имеет человек! — произнес сын мотовилихинского портного, прямой потомок Авраама. — Вот, помнится, когда я работал заместителем инженера по технике безопасности, у нас такое случилось… Мужик один со смены пришел пораньше, а дома жена, продавщица из хлебного, с другим, понимаете, кувыркается там… Мужик даже пальцем не тронул их! Правду говорю. Только переоделся — в костюм новый, в туфли лакированные. И обратно на завод — через проходную его пропустили, и через вторую тоже — цех закрытый был, а там еще одна охрана была — в таком хитром месте работал мужик, в комнате с металлическими стенами — во! Туда только два человека имели право входить, а сменщик еще не пришел… Мужик и говорит охраннице: видишь, мол, в гости собрался, а часы на работе оставил — заскочу на секунду… Она не имела права пропускать его, после смены, вот она — дисциплина! А пропустила… Очухалась, когда уже было поздно: мужик стальную, такую, как в сейфе, дверь ломом изнутри задвинул — пришлось автогеном вырезать! Да-а… Зашли мы туда, а мужик уже лежит на полу — готовенький, переодевать не надо. Там токсичные вещества развешивали, которые по технологии нужны, и цианистый калий — тоже, мужик только и успел пригубить — не вино же, много не выпьешь…