Катриона Иннес - Кэйтлин и Купидон

Шел дождь, и море лиц колыхалось вокруг. Джереми держал черный зонт над нами с Верити, а она пожимала людям руки за меня, поясняя, что мне трудно говорить. Я не знала, что сказать Саре, чье лицо так выделялось среди других. Оно было не жалостливым, как у остальных, а искаженным и искривленным – как мое, полное страдания. Смотреть на нее означало признать – кем я теперь стала, а я отказывалась это сделать.

Прошел год, и ее лицо уже не кажется таким искаженным, как тогда. Ее глаза не такие затравленные. Но они по-прежнему подернуты грустью. Сейчас Сара глядит на мои дрожащие руки. Теперь я снова вижу ее четко, и вижу, как шевелятся ее губы, и слышу слова, которые с них слетают. Я не знаю, долго ли она уже говорит.

– Ты больше не та девушка, которую я знаю, – произносит она. – Сейчас ты как будто далеко – живешь в мире, где все по-прежнему. Но это не так.

С тех пор как подала чай, я не проронила ни слова. Я вспоминаю о каждом разе, когда упоминала имя Гарри перед новыми клиентами. Впервые оно сорвалось с моих губ через две недели после похорон. Я пришла в офис, и все там принадлежало мне – все эти вещи, которые я выбрала. Они выглядели так не похоже на то, что было дома – где каждый предмет мебели, каждая подушка, каждое полотенце напоминали о жизни, которую мы построили вместе.

Я еще не наняла Эйд, и в моей электронной почте лежала куча резюме от соискателей, которые не знали ни меня, ни что со мной случилось. То же самое было с заявками на мои услуги – люди знали меня просто как хозяйку агентства «Кэйтлин и Купидон». Ту, кто поможет им найти любовь. Они не догадывались, что теперь я стала вдовой, которой присылали соболезнующие открытки и которой пришлось избавиться от гардероба мужа.

– Просто мне почему-то казалось легче притворяться, – начинаю я объяснять. – Сперва почти только ради бизнеса. После всего, что случилось, я не могла потерять еще и это… я бы не вынесла… Кто захотел бы, чтобы его личную жизнь устраивала скорбящая вдова?

Я знала, что если клиенты почувствуют запах моего горя, то начнут примерять это и на себя в будущем. И решат: нет никакого смысла инвестировать в любовь без гарантии, что это на всю жизнь. К тому же мне просто нравилось находиться в своем офисе, где я могла сесть в рабочее кресло, позвонить Гарри на мобильный и притвориться, что он не отвечает только потому, что занят с пациентом. Где я могла посмотреть свой профиль в «Фейсбуке» и увидеть нас вдвоем – таких счастливых и улыбающихся, и сделать вид, что не потеряла это. Где я могла говорить людям, что он уехал, и использовать это как объяснение и для себя, когда вечерами дрожала в одинокой постели.

Куда бы я ни пошла, мне казалось, что меня медленно разрывают на две половинки. Я сворачивала на какую-либо улицу или заходила в бар, где мы бывали вместе; или приходила домой, а Кот не понимал, почему он не видит Гарри, и разочарованно орал на меня. Друзья пытались вызвать меня на разговор, многозначительно спрашивая: «Ну как ты?..» – и одновременно поддерживая под локоть. Я поняла, что не в силах выносить их жалость, и постепенно избавилась от них, перестав отвечать на звонки. Я могла часами сидеть в офисе, строя совместные планы на будущее и воодушевленно рассказывая каждому незнакомцу, каким замечательным был Гарри в той или иной ситуации. Потом я наняла Эйд, и она входила в офис и беззаботно спрашивала: «Как там Гарри? Поедете куда-нибудь этим летом?» А я отвечала: «Ага, в Испанию, наверно» – и чувствовала облегчение оттого, что не приходится сталкиваться лицом к лицу с реальностью. Но со временем Эйд перестала быть чужой – прошла путь от коллеги до подруги, – а я все еще не могла ей рассказать. Я выстроила вокруг себя слишком крепкие стены.

И вот теперь Сара здесь и напоминает мне, что это горе не только мое, что мои действия влияют и на других.

– Я не могу двигаться дальше, пока ты этого не сделаешь, – говорит она. – Я знаю, что мы никогда не сможем полностью пережить это, но мне нужно какое-то завершение.

Я открываю рот, но не знаю, что сказать.

– Эм-м… – начинаю я, но она поднимает ладонь:

– Пожалуйста, дай мне договорить! Я пыталась просто позволить тебе горевать по-своему, люди подходили ко мне и спрашивали: «Ты видела “Инстаграм” Кэйтлин?», а я отвечала: «Пусть она разберется с этим на свой лад». Но теперь… Теперь…

Я заканчиваю фразу за нее, безвольно опустив плечи:

– Но теперь вы увидели плакаты.

Сара кивает, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Ей шестьдесят три года, но в этот момент она похожа на ребенка. Я снова ясно вижу ее на похоронах: она стоит рядом со мной, ее дочь сжимает ей руку – младшая сестра Гарри, фанатка странной молодежной музыки, угрюмая девушка, которую я за эти годы научилась любить. Вскоре после похорон она переехала в Лондон, сказав, что не в состоянии ходить по улицам, которые убили ее брата. Я закрылась и от нее тоже – не могла смотреть на нее и видеть его нос, его глаза… Но я должна была побеспокоиться о ней, обо всех его родных – как они это воспримут. Взамен же я только все усложнила. Слезы рвутся наружу, и я плачу пополам с икотой, когда пытаюсь объяснить Саре, почему зашла так далеко, но все, что мне удается вымолвить, – это приглушенное: «Простите…»

– Тш-ш-ш, – шепчет она мне в волосы. – Я понимаю, понимаю…

От нее пахнет лавандой. Я вдыхаю этот аромат, вспоминая ее сад и свой первый визит к ним в дом, когда я увидела все детские фотографии Гарри. Его торчащие уши и дурацкую улыбку. На одном снимке он был в футболке с изображением кота Гарфилда, а я смотрела на него и думала: «Я люблю тебя, и никому никогда не позволю причинить тебе боль».

Я позволила причинить ему боль. Почему я не заметила его шлем, висевший на крючке?

Я отстраняюсь от Сары, грубо массируя свои щеки обеими руками. Я должна все исправить.

– Сара, – говорю я, стараясь смотреть ей в глаза. – Я разберусь с этим, я не хочу больше использовать фотографии Гарри.

Она встает, отряхивает юбку.

– Ладно, Кэйтлин, я пойду. Но все это теперь наше общее, понимаешь? Я вернусь, чтобы проверить, как у тебя дела.

Сара произносит это строго, тем же тоном, которым обычно говорила, оставляя меня нарезать овощи и дав точные инструкции – как именно следует их запечь, чтобы ей понравилось. Затем целует меня в обе щеки и идет к двери. Когда она уходит, я чувствую себя мокрой губкой, так отяжелевшей от слез, что едва могу двигаться. Мой телефон лежит рядом, полный фотографий. Улыбающийся Гарри. Смеющийся Гарри. Хмурый Гарри. Я поднимаю телефон, прижимаю к груди и снова, в который раз, начинаю рыдать.

Глава 17

Вокруг меня кромешная тьма. Макушка касается досок, руки обхватывают колени.

Раньше сюда проникал естественный свет, но теперь за окном вечернее небо. Никто не знает, что я сижу здесь, забившись под стол, и уже давно. Однако теперь я слышу грохот шагов на лестнице, сопровождаемый смехом Эйд и Стью.