Катриона Иннес - Кэйтлин и Купидон

– Ты чертов трудоголик, – ворчит Эйд. – Сейчас время паба.

Его голос низкий, хриплый:

– Я знаю, но давай покажу тебе одну идею. Думаю, это может помочь Кэйтлин, если ты права насчет нее. А потом мы пойдем выпить пива.

Я слышу, как Эйд вставляет ключ в замок.

– Странно, не заперто… – замечает она.

Скрип двери. Щелчок выключателя.

Я остаюсь невидимой, пока Эйд гремит чашками, собирая их со стола надо мной.

– Кэйтлин никогда не оставляет немытых чашек, – говорит она Стью. – Она что, здесь?

И тут из меня вырывается слабый стон, похожий на мяуканье. Возможно, это крик о помощи.

– Кэйтлин? – Его ноги в нескольких дюймах от меня. Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до его лодыжки. Стью присаживается на корточки и видит меня под столом, словно скомканную газету.

– О Господи, что случилось?

Я просто смотрю на них обоих. Эйд подошла и присела рядом с ним. Они глядят на меня, склонив головы набок, будто наткнулись на улице на умирающую птицу и не знают, как с ней быть.

– Что ты здесь делаешь? – Ее голос нежный, но твердый – так она обычно разговаривает с детьми.

Я не могу произнести эти слова. Я знаю, что придется, но не могу. Все, что я способна сказать, это:

– Верити… пожалуйста, вы можете позвонить Верити?

Эйд кивает:

– Можем, конечно. Стью, иди позвони, хорошо? Ее номер в моем телефоне. – Затем она протягивает мне руку, и я крепко ее сжимаю. – Давай, вылезай оттуда.

Она подводит меня к дивану и набрасывает свое пальто мне на плечи. Я трясусь всем телом, как пойманный зверь.

Подходит Стью, садится на пол возле моих ног и протягивает чашку чая.

– Она уже в пути, – сообщает он, и наступает тишина. Словно они оба боятся говорить.

– Я слышала ваш разговор, – признаюсь я, делая глоток чая. Он густой от сахара. Трудно поверить, что только вчера я стояла по другую сторону двери и слушала их предположения насчет Гарри. – Вы правы. Я обманывала вас. Гарри… он… он…

Эйд устроилась рядом на диване и гладит меня по спине.

– Шшшш, все нормально, мы понимаем. Мы знаем.

Но как они могли это выяснить – разве что Верити рассказала? В Интернете нет никакой информации о его смерти; Гарри – его второе имя. Они не могли узнать. Однако они выглядят знающими , когда смотрят на меня с такой жалостью. Эйд рядом со мной на диване, Стью сидит на полу, скрестив ноги.

– Это произошло, – бойко произносит Эйд, – но мы можем это исправить. У Стью возник отличный план – вот почему мы здесь.

– Ты же сказала, что собираешься увольняться, – говорю я. Эйд смотрит на свои руки и начинает заламывать пальцы.

– Знаю, но потом я вспомнила, как страдаю из-за Ханны, как подобное может изменить тебя и заставить наделать глупостей.

– Ага, – кивает Стью. – Господи, да с моей бывшей та же история. Я вообще-то не хотел вам рассказывать, но она тоже мне изменила, и это было ужасно. Я понимаю, правда понимаю.

До меня доходит, что они ничего не знают. Они просто пришли к какому-то выводу. Лучшему из возможных. Я смотрю на Стью, сидящего на полу. Его взгляд серьезен, будто Стью и впрямь понимает. Я еще больше сжимаюсь всем телом, когда шепчу:

– Нет, это не то…

– Что? – переспрашивает Эйд. – Прости, Кэйт, мы тебя не слышим.

Я пытаюсь выпрямиться на диване. Я собираюсь произнести эти слова. Но я еще не готова.

– Лучше бы… – говорю я громче, тем же дрожащим голосом, но яснее. – Лучше бы он меня бросил. Это означало бы… – Я снова начинаю плакать. – Это означало бы, что он по-прежнему здесь.

Я вижу, как они растерянно переглядываются. А затем Эйд резко меняется в лице, когда внезапно осознает.

– Он… погиб… – Задыхаясь, я выталкиваю это слово, и лицо Эйд становится белым.

– О Боже… – произносит она. – О Боже.

– Вот дерьмо… – шепчет Стью, опустив голову и уставившись в пол.

– Когда?.. – выдыхает она, а я не в силах взглянуть ей в глаза. Я смотрю наружу, в окно. На небе нет звезд. Я слышу, как на улице поют подвыпившие люди. И пытаюсь сосредоточиться на этом: их голоса звучат нескладно, но абсолютно счастливо.

– Сегодня ровно год.

– Я была… Я вела себя так… – Эйд с трудом выговаривает слова. Стью поднимается с пола и втискивается рядом с ней. Она склоняет голову ему на грудь.

– Все нормально, – шепчет он ей. Я понимаю, что говорю то же самое, поглаживая ее по колену. Потому что так и есть. Эйд ничего не знала.

– Я так злилась на тебя… – бормочет она. – Блин… прости меня, пожалуйста…

– Ты ни в чем не виновата, это казалось разумным объяснением, – произношу я. Мое дыхание выровнялось, и я снова возвращаюсь в свое тело, справившись с недавней паникой. – Это была Джулия, там, на фото. Его приятельница. Я всегда… Я всегда к ней ревновала.

Воспоминания о наших ссорах из-за Джулии переполняют мою голову – теперь такие бессмысленные. Сколько раз Гарри утверждал, что не мечтает о ней, что они просто друзья – и столько же раз я отказывалась верить. Я не хочу рассказывать им об этом. Вообще не хочу больше разговаривать. Я откидываю голову назад, закрываю глаза и чувствую, как теплые мозолистые руки берут у меня чашку с чаем. Эйд кладет голову мне на плечо, и спустя какое-то время тоже дышит уже более ровно. Я слышу, как Стью ходит вокруг, моет чашки, протирает столы. Затем слышу, как открывается дверь, тихое: «Привет», и пальто осторожно снимают с моих плеч и заменяют одеялом, пахнущим «Мармитом» [10]и стиральным порошком.

Я открываю глаза и вижу Верити, которая поднимает меня с дивана. Стью подхватывает с другой стороны, и я понимаю, что ноги дрожат и мне трудно идти.

Они тащат меня вниз по лестнице и усаживают на заднее сиденье машины Джереми. Я ложусь на сиденье – оно пропахло сигаретным дымом. Джереми поворачивается с водительского кресла и говорит: «Ты в порядке, Кэйт? Давай отвезем тебя домой». Мы едем сквозь темную ночь, и я смотрю в окно невидящим взглядом, не в состоянии узнать улицы, по которым мы проезжаем. Это город, который я люблю, и он выглядит так же, как всегда, и в то же время совершенно по-другому.

Я просыпаюсь от знакомого шума, напоминающего шипение в водосточной трубе. Так я сперва и подумала. Я в своей старой спальне, а мое цветастое одеяло подоткнуто вокруг меня. Занавески не задернуты, и уличные фонари окутывают меня своим красноватым светом. Но затем я осознаю, что этот звук такой успокаивающий, что хочется позволить ему захлестнуть меня с головой, утешить. Он словно заливает цементным раствором все мои трещины. Это Верити. Этот звук она издает, когда крепко спит, – я знаю его по похмельным дням на диване, по палаткам на фестивалях, по хостелам в Европе. Я знаю его с тех пор, как мне исполнился двадцать один год, и передо мной открывалась целая жизнь. И я узнаю его сейчас, когда лежу здесь с опухшим лицом и набрякшими веками. Сначала я просто прислушиваюсь к ее дыханию – вдох, выдох, вдох, выдох – и кажется, что время отмоталось назад и с минуты на минуту войдет мама с корзиной свежевыстиранного белья в руках и скажет, что уже почти пора вставать в школу. Но это чувство проходит так же быстро, как и нахлынуло.