Катриона Иннес - Кэйтлин и Купидон

На кухне мама неуверенно стоит на табуретке, а изо рта у нее свисает кусок красной бечевки.

– Иди помоги мне! – бормочет она уголком рта.

Я встаю рядом с табуреткой, отрываю зубами немного скотча и подаю ей. Она приклеивает бечевку к стене и жестом велит подать открытку из стопки на кухонном столе. Я подаю, а затем протягиваю ей маленькую красную прищепку. Я точно знаю, что делать, – это как мышечная память, я делала так много раз.

У нас уходит около часа, чтобы все повесить, – опустошив все пять коробок, покрытых пылью, которые мама раскопала в чулане. Каждый дюйм потолка теперь покрыт мишурой или серебристыми бумажными гирляндами, и все наши старые друзья тут: шепеляво поющий Санта, олень Рудольф на крышке туалетного сиденья – даже хлопья мне мама насыпает в миску, покрытую золотыми звездочками. Спускается Верити, недоверчиво протирая глаза.

– Что все это значит, Сьюзен? – спрашивает она.

Мама садится за стол, в том же наряде, в котором была вчера вечером. Вокруг глаз у нее серые круги.

– Уже было пора!

– Хорошо! – улыбается Верити и тоже садится за стол. – Но можно я потом отключу ароматизаторы? Запах корицы чертовски меня душит.

Мы смеемся и начинаем хрустеть нашими кокосовыми хлопьями. Верити прихлебывает шоколадное молоко, и тут я с ужасом понимаю, что мама тихо плачет в свою миску. Я вскакиваю, Верити вслед за мной, и обнимаю маму за трясущиеся плечи.

– Мама! Мам? Что случилось?

– Простите, я не то имела в виду насчет корицы! – говорит Верити в попытке вызвать у нее улыбку. Но мама продолжает всхлипывать, слезы капают в ее миску.

– Шшш, шшшш, – шепчу я в ее волосы, успокаивая ее, как она меня в детстве. Ей требуется несколько попыток, прежде чем она находит в себе силы произнести:

– Я не могла с этим смириться. Было неправильно вешать все это без Гарри. Прости, я не должна плакать. Только не при тебе, Кэйт, прости меня. – Слова получаются булькающими, будто она полощет горло, чтобы подавить икоту. – Просто… просто… Он был мне как сын. Я очень по нему скучаю.

Мне начинает жечь желудок, словно я проглотила кипящую смолу. Так же, как когда я увидела лицо Сары – помятое, уставшее и напоминающее мое, с маленькими морщинками вокруг глаз, – я осознаю, что это касалось не только меня. Что это не только моя утрата. Что я должна была попытаться ею поделиться.

– Ох, мама, конечно, ты тоже имеешь право о нем горевать. Конечно же, – говорю я, и мой голос слегка дрожит. Я не хочу плакать, не хочу, чтобы она думала, будто спровоцировала меня. – И он любил твои украшения, всю твою предновогоднюю суету. «Вокруг твоей мамы всегда такое рождественское настроение», – говорил он мне.

Мама слабо улыбается сквозь слезы.

– Я клала ему подарки в носок. Я даже поймала себя на том, что машинально отложила для него в аптеке парфюмерный набор «Линкс» в этом году. – Она кивает сама себе. – Тот запах, который всегда ему нравился. «Африка».

Это был первый рождественский подарок, который она ему подарила. Мы встречались уже около полугода, и я пришла к ней помочь развесить украшения. Она сказала: «Вот, у меня тут есть кое-что для твоего Гарри, как считаешь, это нормально? Он не подумает, что слишком скоро?» И в тот год он сразу же вызвал у нее симпатию, когда развернул подарочный набор «Линкс Африка» – с такой широкой улыбкой, будто это его любимый аромат. С тех пор мама всегда покупала для него эти наборы – а у Гарри не хватало духу сказать ей, что он не брызгается подобной дрянью.

Мама высвобождается из наших объятий и встает, вытирая лицо, которое покраснело и покрылось пятнами.

– Как же нам жить дальше, девочки? – вздыхает она, прижимая нас с Верити к себе обеими руками.

– Спасибо, что повесила украшения, мам, – говорю я в ее воротник. – Важно поддерживать такие традиции.

– Наверно, это все глупо, – она обводит рукой комнату. – Но когда твой отец ушел, это помогло мне не погрязнуть в самокопаниях. Я хотела поддержать тебя, Кэйт. Дать тебе подобие семейной жизни. Чтобы… – Мама поджимает губы и вздыхает. – Чтобы ты поняла, что можешь построить счастливую жизнь, даже если она не будет идеально-семейной. Без мужчины…

– Вам это прекрасно удалось, Сьюзен, – говорит Верити. – Вы всегда поддерживали силу духа в нас обеих.

Но я чувствую себя неуютно. Я сажусь, чтобы не выдать дрожь в ногах. Бо́льшая часть моего притворства была связана с желанием поддерживать видимость нормальности, сохранять присутствие Гарри в моей голове как можно дольше. Однако это также порождалось страхом и глубоким беспокойством, что я не смогу делать все самостоятельно: продолжать жить, вести бизнес, заботиться о себе… Без Гарри я чувствую себя так, словно мне отрубили руку или ногу.

У меня получается улыбнуться маме:

– Ты действительно справилась! У нас были замечательные рождественские праздники все мое детство.

– Помните тот снежный год? – спрашивает Верити.

– Когда ты приехала сюда на санках? – улыбается мама, сжимая ее ладонь.

Верити жила немного дальше по улице и появилась тогда у нашей двери в неоново-розовом спортивном костюме, промокшем до нитки от растаявшего снега. Мама затолкала ее в ванну, а потом завернула в полотенце и вручила чашку горячего шоколада.

– Мое любимое – это когда мы катались на роликах, – говорю я. – И упорно шли кататься, даже если на улице стоял мороз.

– О, ты так сильно упала в тот год, – замечает мама. И я вспоминаю огромную рану на колене, которое разбила, когда упала лицом вперед. Как я была уверена, что так и буду с ней ходить, но в конце концов она зажила, вот только от постоянных расчесываний и колупаний у меня остался шрам.

Я закатываю штанину пижамы.

– Шрам все еще заметно, – я ощупываю овальную отметину на ноге.

– Вот видишь, – отзывается мама. – Зажило, но не забыто.

Верити начинает убирать посуду, пока мы с мамой вспоминаем наши лучшие рождественские моменты: как я забиралась в ее постель по утрам и усердно показывала, что Санта положил в мой чулок, – поддерживая эту игру, даже когда уже достаточно повзрослела, чтобы все понимать.

Потом мы отправлялись на завтрак к родителям Верити и приводили ее с собой около одиннадцати утра, чтобы обменяться подарками. Она всегда надолго задерживалась, и мы объедались сладостями из наших рождественских коробок, пока в конце концов не звонил телефон. Мы переглядывались и слышали, как мама говорит: «Да, она только что ушла», хотя Верити еще надевала ботинки. Затем мы с мамой ели наш рождественский обед и смотрели какой-нибудь фильм, сидя перед телевизором с тарелками на коленях.

Мы обсуждаем, какой рождественский фильм наш любимый. Мама возражает Верити, что «Крепкий орешек» – это не рождественское кино, когда я вдруг слышу знакомый рингтон. Потом еще раз. И еще.