Ян Козак - Белый жеребец

Она бродила по опустевшему причалу, по берегу, пахнущему рыбой и дегтем. Среди бочек, бревен и ржавеющих труб дрались собаки из-за внутренностей тюленя. Под стеной тумана, насыщенного сырым, гнилым запахом, чернела в заливе полоска воды, которую оставил за собой ледокол, расчистивший путь до самого причала. Здесь уже свободно дышало солью море. На берегу вокруг пилонов, в самом устье пролива, неподвижно лежало несколько пузатых моторных лодок. Это безрадостное зрелище навеяло на Галю грусть.

Ночевала она у заведующей почтой, веселой и гостеприимной девушки, которая ужасно обрадовалась новому человеку. На второй вечер они зашли в буфет поужинать. Там были рыбаки, строители, мотористы в засаленных телогрейках и резиновых сапогах. Мужчины громко разговаривали грубыми голосами, пили и разглядывали обеих девушек, и вот тогда к ним подошел Гриша и пригласил Галю с подругой к столику в углу, за которым сидели три летчика. Они вместе ели семгу и разговорились за бутылкой шампанского. Потом Гриша проводил их домой. Потеплело, туман стал еще плотнее, еще пронзительнее пахло сырой гнилью. Свет маяка, который высился неподалеку на крутой скале, еле пробивался сквозь густую сырую тьму, и Гале казалось, что маяк светит совершенно бессмысленно, впустую. Он сжимал ее руку, и Гале вдруг стало очень жарко. Тогда это и началось…

Чем он привлек ее, что разбудил в ней этот стройный, светловолосый кудрявый летчик с быстрыми веселыми глазами, широкой грудью и сильными руками? Все его движения дышали естественностью и отвагой, а взгляд, да и весь он, излучал живую, радостную силу.

Он стал ухаживать за ней.

За Галей уже ухаживало немало юношей и мужчин. До сих пор, однако, никогда еще она не испытывала в чьем-либо присутствии такого сильного — до боли, до дрожи приятного — волнения. Она уже познала любовь, в ее жизнь вошли двое мужчин, но они не оставили глубокого следа в ее душе. Первого она любила еще в школьные годы и порвала с ним сама, поняв, что ошиблась. Во второй раз все кончилось само собой, когда ее друг, ассистент-биолог, уехал на два года в Москву и даль разделила их прежде, чем окрепли узы, которые их связывали. Несколько писем — и все прекратилось. Их дружбу заслонили новые знакомства, новые люди, новая среда и новая работа. Теперь ей было двадцать два года, она уже три месяца жила на полярной станции и с самого первого дня с радостным волнением ожидала коротких и редких встреч с Гришей. Наверно, Галя почувствовала в нем некоторые черты характера, которыми в своих мечтах она, совсем еще девочка, наделила некогда образ того, кого полюбит беззаветно на всю жизнь.

Она стояла у куста, с которого ветер сорвал листву, и ждала, когда успокоится дыхание и сердце перестанет стучать так оглушительно. Но дыхание не успокаивалось, а сердце билось все сильнее…

В тот день после обеда все отправились на охоту, лишь Галя осталась у рации — было ее дежурство. Огорченная, разочарованная, сидела она у столика с книгой, которую даже не раскрыла. И вдруг увидела через окно Гришу, он возвращался. И вот уже над ней склонилось его загорелое веселое лицо, и она увидела, какие у него сияющие и ясные глаза. Его руки касались ее, сжимали ее плечи, легко и с какой-то удивительной силой лишив способности двигаться. Ее залила горячая волна, охватил легкий, радостный трепет, и пришло упоительное опьянение, ощущение абсолютно интимной близости, которому было так естественно отдаться целиком. Внезапное погружение в глубину, бесконечное, освобождающее падение, а затем легкое пробуждение, возвращение к действительности — и упоительная сладостная истома во всем теле.

Ни тогда, ни после всего, что произошло позднее, не пожалела Галя о случившемся. Она воспринимала свое тело как неотделимую часть всей своей личности, и если любила, все для нее было просто и самоочевидно, неизбежно и необходимо, как хлеб насущный. И все же с Гришей она испытала нечто новое: ей казалось, что она стала богаче, счастливее. Может, в ней проснулась женщина?

И в последующие недели, когда она — и днем и ночью — жила ожиданием встречи с ним, то в разгар работы или своих занятий иногда ловила себя на неведомом ей прежде чувстве радости, которое доставляло ей ее молодое тело, ее внешность. Она с улыбкой вспоминала слова, сказанные им в первый прилет на станцию, когда он уже знал, к какой профессии она готовится:

— Ах ты, рыбачка! У тебя глаза как невод — поймала, и никуда уж не уйти.

И она принималась рассматривать свои глаза в зеркальце, которое стояло на полочке. Они были прозрачно-карие, цвета лесного меда, а высокие дуги бровей были угольно-черными, так же как длинные и тонкие, пожалуй, даже слишком шелковистые и гладкие волосы, разделенные на прямой пробор. Ее лицо с чуть выступающими скулами и большими, слегка раскосыми сияющими глазами дышало, как ей часто доводилось слышать, чистым, теплым очарованием. Невысокая фигура была стройной, крепкой и гибкой. Она знала, что нравится мужчинам, обычно они обращали внимание на ее лицо и грудь. Часто слышала она из их уст комплименты, но, случалось, и довольно грубые шутки…

Ну, а потом — лучше было о Грише и не вспоминать, лучше было снова подняться и, одевшись, выйти на мороз. Все кончилось так внезапно и так неожиданно. Из вертолета вышел другой пилот, и она узнала, что Гриша улетел на материк, в бухту Тикси, где у него живет семья и недавно родился второй ребенок.

Она не могла понять, не могла поверить; выслушала это известие, опустив глаза, — так задергивают занавеску на окне, чтобы не было видно, что делается внутри. Она ощущала на себе любопытные взгляды. И вместе с разочарованием — не от унижения, нет, — Галя почувствовала стыд. И за себя, и за него. И словно она на глазах у всех стояла обнаженная, на ледяном ветру — так вдруг ей стало холодно, этот холод пронизывал ее насквозь. Исчезнуть с глаз людских, быть одной, чем-нибудь закрыться! Она старалась не поддаться горечи разочарования, пережить жестокий удар, однако прошло немало времени, прежде чем боль утихла. Пустынное ледяное безмолвие действовало на нее удручающе, вызывая чувство крайнего одиночества. Но она нашла в себе достаточно сил, чтобы не поддаться этому чувству, с головой уйдя в работу и свои занятия, хотя сначала они шли не слишком-то успешно: трудно было заставить себя сосредоточиться. Потом представилась возможность уехать со станции и жить на льдине, там, где ей ничто не напоминало о Грише, и это помогло больше всего.

Пожалуй, с того момента, когда ее постигло это жестокое разочарование, Галя поняла, что наступила зрелость. В глубине души она еще больше мечтала о верном, глубоком союзе, приносящем радость, о подлинной дружбе с настоящим, сильным человеком. О любви, согревающей и естественной, как солнце; о большой дружбе, полной истинного жара сердец. Пережитая боль, разочарование — все это как бы растворилось в ней, в ее крови.