Ян Козак - Белый жеребец

Буров сидел в кухне на нарах Василия и, глядя перед собой, курил. Едва докурив сигарету, он закуривал следующую. Пил. Много пил.

Когда на полу у его ног скопилась куча окурков, он услышал голос Василия:

— Саша! Летит.

Буров поднялся и вышел.

Вдали он видел жену, а еще дальше, из синевы сияющего неба, вынырнул самолет. Сначала он был совсем маленький, но, приближаясь, быстро рос. «Ан-2» сделал круг совсем низко над землей. Буров наблюдал за тенью, скользящей по снегу, она напоминала ему тень птицы, которая летит, высматривая добычу. Потом самолет сел, взвихрив сверкающее облако снега, и, постояв немного (летчик даже не выключил мотор), взлетел. Он быстро набрал высоту и покачал крыльями в знак приветствия.

— Вот и улетела, — сказал Василий.

Буров не отрываясь смотрел на равнину. Она была пустынна и искрилась холодным, трепещущим, переливающимся, слепящим блеском. Глаза у Бурова были красные от этого блеска и от выпитого: он уже опорожнил полбутылки.

— Через час самолет вернется с фермы. Вы бы еще могли успеть и лететь с ней.

— Зачем? Нет смысла, — возразил Буров с горечью.

— Ну, как знаете, — пожал плечами Василий.

«Теперь все кончено, — подумал Буров. — Вот так все и кончается».

Холодная, страшно холодная пустота и усталость наполнили его грудь, давили на мозг, словно заливая свинцом.

— Пойдем выпьем еще, — предложил он. — Мне надо стряхнуть это.

В кухне он налил полную стопку, а затем еще и еще… Лицо Василия поплыло у него перед глазами.

«К черту эти мысли. Ко всем чертям. Пусть все идет к черту! — твердил он себе. — И без того все уже давно не ладилось, вечно одно и то же. И пускай катится ко всем чертям. Проклятая баба. К черту! Пропади все пропадом!»

И он стал думать о том, что он делал бы сейчас, если бы не торчал тут, в этой дыре, на Крайнем Севере, куда приехал только из-за нее. Ехать в отпуск в глухомань, к черту на кулички. Ему бы такое и в голову не пришло! Он любил охотиться, но у него такая работа, что поохотиться можно в любое время. Да, надо было поехать на Черное море.

Он мысленно перенесся в Сочи и прогуливался в плавках по берегу, усеянному людьми. Всюду веселое оживление, при желании можно прямо на берегу, под плеск теплых волн, купить в киосках мороженое, горячую кукурузу, блины, шашлык, гранаты или арбузы. Много загорелых девушек и женщин, у всех беззаботный и счастливый вид. Он вспомнил южные ночи, жаркие, полные ароматов, — до чего же там здорово! От этих мыслей давившая его холодная пустота начала медленно таять. «Плюнуть на все это. И никогда больше так глупо не портить отпуск. Ну, вот все и в порядке».

Бутылка опустела, только в рюмках оставалось немного, когда Буров снова услышал рокот мотора. Самолет возвращался и, наверное, пролетел прямо над крышей юрты: Бурову казалось, что мотор гудит невыносимо громко, еще мгновение — и у него лопнут барабанные перепонки.

Снова он был уже не в Сочи, а в юрте, сидел за столом, привалившись спиной к стене и уставившись невидящим взглядом на морщинистое лицо Василия, которое почему-то все время расплывалось перед его глазами. Он потянулся за рюмкой.

Василий видел, как у Бурова дрожит рука. «Хорохорится, — подумал он, — а ишь, как его скрутило. Удивляться нечему. А жаль все же, нехорошо вышло». Ему эти люди сразу понравились и хотелось, чтобы все у них ладилось, — он долго жил в одиночестве, и сердце у него было отзывчивое.

— Саша, куда пойдем завтра? — спросил он.

У Бурова сильно билось сердце и шумело в ушах, поэтому он не расслышал. И понял вопрос, только когда Василий повторил его.

— Поищем лося, а? — Буров выругался.

Ему хотелось рассказать Василию о море, где он только что мысленно побывал; о пышной зелени, окаймляющей пляж, усыпанный горячей галькой; о знойном солнце, о прохладе в тени высоких сосен и платанов; о белых домах, прячущихся в садах, где зреет виноград, растут гранатовые деревья, магнолии и розы; о плантациях мандаринов и лимонов, о чайных кустах, зеленеющих под защитой гор, еще южнее. Он собрался было рассказать обо всем этом, но, пока очень медленно, растягивая губы в ухмылке собирался с силами — он все еще слышал рокот самолета. Этот звук был ему отвратителен, давил на виски, и вдруг, ни с того ни с сего он произнес:

— А все этот проклятый жеребец. И дернуло меня везти ее именно сюда, в эту глухомань!

Она сидела неподвижно, словно во сне, отдаваясь согревающим лучам майского солнца, а вокруг все было пронизано ослепительным сиянием бездонного голубого неба и белого с сероватым отливом льда. Лед на поверхности обветрился, местами в нем появились трещины, в которых мутно синело спокойное море. И это голубое мерцание переполняло Галю чувством гармонии жизни.

Год, прожитый здесь, она никогда не забудет. Маленькая полярная станция: два бревенчатых сруба на берегу пустынного острова, защищенные скалами от ветров и метелей, высокая мачта, от которой во все стороны тянутся к земле туго натянутые тросы. Долгие месяцы остров был совсем белый, покрытый льдом. Лишь на короткое время — с наступлением полярного лета — он зазеленел порослью вереска, брусничника и лишайника, в которой то тут, то там выделялись карликовые березы. И столь же внезапно лето кончилось, и остров вдруг расцветился бледно-желтыми и красноватыми пятнами засыхающей, скупой растительности. Началась слякоть, и за ночь всю пестроту красок смыло, а потом опять выпал снег.

Круглый год в любую погоду работники станции каждые три часа, днем и ночью, поднимались по деревянным лесенкам к приборам, установленным в защищенном от ветра месте и наверху, на скале; спускались по тропке, протоптанной ими, на берег моря. Они снимали показания приборов, измеряли скорость и направление ветра, температуру и влажность воздуха, температуру морской воды, брали образцы льда с приплывающих льдин, которые течением приносило к острову и в середине лета. Зимой, когда море замерзало, делали замеры толщины и прочности ледяного покрова и полученные данные по радио передавали в обсерваторию, находившуюся далеко на материке.

Ей предстояло пробыть на станции еще шесть недель. Не пожалеет ли она когда-нибудь потом о днях, Прожитых здесь, на пустынном острове, вдали от людей?

Когда Галя прилетела сюда, она устроилась в доме, где жили полярники, почти с удобствами — если, конечно, можно говорить об удобствах, когда у тебя есть всего-навсего постель, теплое одеяло, сшитое из шкур, и тумбочка для вещей, книг и журналов. Но она привыкла к жизни в тайге — здесь она родилась и выросла, — а поэтому, хотя и любила всякие мелочи, которые неотделимы от мира женщин (а иногда и заполняют его целиком) — все эти баночки с кремами, флаконы, полные ароматов, — она даже не думала о них, по крайней мере здесь. Она не мечтала о витринах, убранных тканями пестрых, веселых расцветок, или о блеске драгоценностей, бижутерии. Эту станцию Галя выбрала потому, что здесь она могла, выполняя свою работу, спокойно и сосредоточенно заниматься, готовиться к экзаменам, а еще потому, что она умела быть одна.