Андрей Лещинский - Причина смерти

Для строительства пришлось снести половину Урука, временно разобрать одну из оградительных стен, инженеры потребовали несметное количество рабов, которые от непривычного труда умирали едва ли не быстрее, чем шумерские войска добывали их в Сирии и северных степях. Балиху интересно было бы послушать, какие истории степные кочевники сочиняют о строительстве, о воинских набегах и рабской доле, но до него эти сказки не доходили, работы шли с бешеной скоростью, и, наконец, сооружение было готово.

Зиккурат строился быстро, но ещё быстрее Балих построил себе дом с окнами, выходившими на стройку. Приятно было проводить время в кресле, обвеваемом взмахами опахала, за столом с прохладительными напитками и записывать на белоснежную циновку хронику строительства, свои мысли и гимны мудрости двоюродного брата и лучших богов — Энки и Энлиля. Стройными рядами стояли знаки усовершенствованной Балихом скорописи, в эти знаки привычным, но всё равно непостижимым образом вместилась вся ступенчатая громада зиккурата. Его первая платформа, сложенная из обожжённого кирпича, — на каждом кирпиче было клеймо с именем царя, — протянулась с востока на запад на количество шагов, равное количеству дней в году, с севера на юг на годы жизни, отпущенные Гильгамешу предсказанием Энки, отца Балиха и дяди царя. Никто не смел обдумывать и обсуждать слова бога, Балих не отступил от пути мыслей, но не узнал о ложности пророчества. Высота составляла тринадцать саженей. На ней стояла вторая, поменьше, оставляя по бокам проходы для тринадцати воинов в ряд, затем третья, всего семь платформ из прочного кирпича, общей высотой шестьдесят саженей. Система знаков, принятая в Шумере и приятная Балиху, неотвратимо сопрягала число семь с цветами радуги, окрасив платформы в яркие цвета — красный внизу, фиолетовый на самом верху, у нижнего края волшебного неба. Зиккурат сиял над зеленеющими полями, красными глиняными дорогами и синими струями Евфрата, он сверкал на солнце бликами миллиона плиток цветного стекла, ярчайшими резкими красками, созданными разумом человека, отсутствием полутонов, смешений цветов и неопределённых границ отвергая эстетику созданной Творцом природы, являя себя как неистовый образ радуги, зло насмехающийся над туманной дымкой прообраза.

Каждую сторону четырёхугольного зиккурата строго посредине пересекала широкая белая лестница с каменными перилами, сходами на края платформ, чашами для масла, чей огонь освещал путь избранным в ночное время. Лестницы вели на площадку фиолетовой платформы к небольшому храму, который Гильгамеш посвятил единственному богу, которого уважал и любил — Энлилю. Храм был прямоугольным зданием, оставлявшим на платформе место для игр и ритуалов. Внутрь мог входить только царь, на платформу с ним поднимались званые и избранные из знатнейших родов, обладавшие знаниями, силой и умением говорить с богами. Храм был виден за много часов пути от Урука, он сиял в небе, соревнуясь со светом солнца, потому что был сделан из солнечного металла. Кирпичные стены изнутри и снаружи были облицованы полированными золотыми зеркалами, золотой была крыша, золотыми были двустворчатые тяжёлые, почти всегда открытые двери. Золота в Шумере было много, но все его любили, охотно использовали для украшений и неохотно расставались. Только Гильгамеш, защитник города от враждебного оружия соседей, великий герой, попирающий могучей волей злобу богов, вечная и труднодостижимая надежда страсти всех женщин Урука, мог обратиться к народу с просьбой о сокровищах для красы и славы Энлиля и получить их.

Весенним вечером, когда солнце клонилось к закату, готовя место на небе полной луне, когда золотой храм красным пламенем пылал над городом в неизмеримой вышине, когда Балих плохо чувствовал себя из-за летящей в воздухе пыльцы цветущих трав и хотел только покоя, пришёл посланник царственного кузена и призвал к участию в празднестве в честь силы Энлиля и славы Гильгамеша и Урука.

Балих тоскливо выслушивал торжественную речь гордого собой юного посланца:

Гильгамеш уста открыл и молвит, вещает он своему посланнику:

Асаллухи было родовым именем Балиха, который предпочитал называться личным именем: медвежонок. Речь была длинной, требовала ответа, который Балих хитроумно сократил до вежливого минимума; впрочем, гонец, щедро одаренный красивой одеждой с крепчайшими охранными текстами, которые лучше всех умел составлять Балих, едва ли вслушивался в его слова, тем более, что ответ Гильгамешу был им заучен наизусть и нисколько не зависел от речей самого Балиха.

Он старался двигаться медленно, дышать часто и неглубоко, экономя дыхание, его раздражали услужливые рабы, роскошные одежды, необходимость двигаться и предстоявший утомительный ритуал. Перед ним распахнули тяжёлую деревянную дверь, и Балих в роскошном жреческом одеянии с воздетыми руками шагнул на площадь, заполненную народом, шумевшим, как всегда шумит толпа, но стихшим при его появлении, чтобы речи, которые изрекали его уста, без препятствий пролагали себе путь в горячем, покинутом другими звуками воздухе. Люди расступились, освободив проход к основанию северной лестницы зиккурата, Балих медленно двинулся по нему в сопровождении двух учеников и двух мальчиков, несших ведёрки с пивом для возлияний, по дороге громко произнося пророчество, услышанное Гильгамешем, единственным человеком, сходившим в царство мёртвых и вернувшимся обратно, от древнего Утнапишти, единственного мужа, пережившего всемирный потоп и продолжавшего вневременное и внематериальное существование в ином мире:

Не издавна знакомые слова замкнули рты замершим слушателям, — слова были известны всем, многие знали их наизусть, — нет, печать на уста наложило восхищение смелостью героя и страх, живший в сердце каждого. Эти слова были опасны, ибо говорили о подземном мире, о тех, кто его населял, могли привлечь их внимание, проложить дорогу в Шумер, и заклятия мёртвых могли одолеть живых. Народ верил мощи Балиха, крепка была по всей стране его сила, но страх шевелился в сердцах, когда они смотрели на высокую грузную фигуру первого сановника государства и наследника богоравного Гильгамеша. А он шёл, опустив голову к земле, произносил заклятия и не боялся духов. Люди думали, что знаки страданий и усталости на его лице и движениях написаны заботой о народе, городе и стране, а их написало тяжёлое дыхание и размышления о том, почему Энки, родной отец между прочим, дал ему возможность целить, всех, кроме себя, — это, безусловно, тоже знак, но что он обозначает и к чему следует готовиться, Балих понять не мог. Он задумался, потеряв связь с местом и мгновением, но шёл ровно и прямо и подошёл, точно как хотел и как полагалось, на семь шагов ранее царя.