Салли Руни - Разговоры с друзьями [litres]

Проблема не в том, что ты женат, сказала я. Проблема в том, что я тебя люблю, а ты, очевидно, меня не любишь.

Он глубоко вдохнул и сказал: Фрэнсис, не драматизируй.

Иди в жопу, сказала я.

Я громко хлопнула дверью спальни. Когда спускалась по лестнице, он что-то крикнул мне вслед, но я не расслышала. Я шагала к автобусной остановке, зная, что теперь унижена бесповоротно. Я знала, что Ник не любит меня, но позволяла ему трахать себя, когда придет охота, в отчаянной и наивной надежде, что он не догадается, как сильно меня ранит. Теперь и эта надежда улетучилась. Он знал, что я люблю его, использовал меня, и ему наплевать. Тут уже ничего не поделаешь. В автобусе по дороге домой я кусала внутреннюю сторону щеки и смотрела в черное окно, пока не почувствовала вкус крови.

В понедельник я попыталась снять денег с карточки через банкомат, и он выдал сообщение, мол, недостаточно средств. Я стояла под дождем на Томас-стрит с холщовой сумкой под мышкой и чувствовала, как за глазами разливается боль. Я попробовала еще раз, хотя за мной уже выстроилась небольшая очередь, и услышала, как кто-то тихо прошипел «чертова туристка». Машина со щелчком выплюнула карточку обратно.

Я пошла в банк, прикрыв голову сумкой. Зайдя внутрь, встала в очередь среди людей в деловых костюмах, и бесстрастный женский голос объявлял что-то вроде «пройдите, пожалуйста, к четвертому окну». Когда подошла моя очередь, парень за стеклом попросил меня вставить карточку. На его бейдже значилось «Даррен», и выглядел он совершенным подростком. Мельком взглянув на экран компьютера, Даррен сообщил, что у меня овердрафт тридцать шесть евро.

Что, простите? – сказала я. Что-что, извините?

Он развернул экран и показал мне последние операции по карте: снятие двадцати евро в банкомате, оплата кофе по карточке. Никаких поступлений уже больше месяца. Кровь отхлынула от моего лица, и я подумала: теперь этот ребенок, работающий в банке, считает меня идиоткой.

Простите, сказала я.

Вы ожидали зачисления на счет?

Да. Простите.

Деньги могут идти от трех до пяти рабочих дней, добродушно заметил Даррен. В зависимости от того, как они были отправлены.

В стекле я увидела собственное отражение, бледное и неприятное.

Спасибо, сказала я. Я все поняла. Спасибо.

Я вышла из банка, остановилась у входа и набрала номер папы. Он не взял трубку. Не сходя с места я позвонила маме, и она ответила. Я описала, что произошло.

Папа сообщил, что отправил мне денег, сказала я.

Наверное, он просто забыл, моя хорошая.

Но он позвонил и сказал, что уже отправил.

А ты пробовала ему позвонить? – сказала она.

Он не отвечает.

Ну, я тебя выручу, сказала она. После обеда заброшу тебе пятьдесят евро, пока он не отозвался. Хорошо?

Я хотела было объяснить, что почти вся сумма уйдет на покрытие овердрафта и мне останется лишь четырнадцать евро, но не стала.

Спасибо, сказала я.

Не переживай.

Разговор закончился.

Вернувшись домой, я обнаружила имейл от Валери. Она писала, что хочет почитать мои стихи, мой адрес ей дала Мелисса. Я все-таки произвела на Валери впечатление, вот уж триумф, злорадно подумала я. За ужином она меня демонстративно не замечала и вдруг заинтересовалась, захотела узнать получше. Со смесью торжества и презрения к нам обеим я отправила ей рассказ, даже не перечитывая, чтоб хотя бы опечатки поправить. Мир превратился в скомканный мячик из газеты, который хотелось пнуть.

В тот вечер боль вернулась. Пару дней назад я прикончила вторую упаковку противозачаточных, и, когда села ужинать, еда показалась клейкой и отвратительной. Я соскребла содержимое тарелки в мусорное ведро, но от запаха скрутило живот и выступила испарина. Ныла спина, рот наполнился слюной. Я пощупала лоб – он был влажный и горячий. Опять та же история – я это знала, но ничего не могла поделать.

Около четырех утра я приплелась в ванную, чтобы стошнить. Освободив желудок, легла на пол ванной вся дрожа, а боль карабкалась по позвоночнику, как животное. Я думала: умру так умру, никто не огорчится. Кровотечение было сильным. Когда немного полегчало, я ползком добралась до кровати. Увидела, что Ник среди ночи прислал сообщение: пытался дозвониться, давай поговорим. Я знала, что он больше не хочет меня видеть. Он терпелив, но я умудрилась исчерпать его терпение. Все, что я ему вчера наговорила, было отвратительно, и еще отвратительней – то, что эти слова говорили обо мне. Сейчас мне хотелось, чтобы он был жесток, потому что я это заслужила. Чтобы он наговорил мне самых убийственных слов, какие только возможны, или тряс меня, пока я не перестану дышать.

С утра боль все еще не отпускала, но я все равно решила пойти на занятия. Выпила побольше парацетамола и, выходя из дома, укуталась в пальто. Всю дорогу до колледжа лил дождь. Я дрожа села на заднюю парту и выставила на ноутбуке таймер, чтобы он напомнил мне, когда можно будет принять следующую таблетку. Несколько сокурсников спросили, хорошо ли я себя чувствую, и даже лектор после пары тоже спросил. Он был добрым, и я ответила, что уже пропустила слишком много по болезни и больше не могу прогуливать. Он посмотрел на меня и сказал: а. Я победоносно улыбнулась, превозмогая дрожь, и тут зазвонил будильник, напоминая: пора выпить парацетамол.

Потом я пошла в библиотеку писать эссе, которое нужно было сдать через две недели. Одежда была мокрая, в правом ухе звенело, но я не обращала внимания. Всерьез меня беспокоило, что я не слишком хорошо соображаю. Я сомневалась, что правильно помню значение слова «эпистемический», и читала с трудом. Несколько минут я пролежала головой на столе в читальном зале – прислушивалась к нарастающему звону в ушах, пока не почувствовала, что он беседует со мной, как хороший друг. Ты ведь умереть можешь, думала я, и в тот момент это была приятная утешительная мысль. Я воображала смерть как рубильник, отключающий весь шум и всякую боль, прекращающий все.

Когда я вышла из библиотеки, дождь все лил, холод стоял невообразимый. Зубы у меня стучали, и все слова вылетели из головы. Из-за дождя по дорожке бежали мелкие волны, точно спецэффект какой-то. Зонта я не взяла, лицо и волосы тут же намокли – очень сильно, прямо ненормально. Я увидела Бобби, прятавшуюся под козырьком отделения искусств, и попыталась вспомнить, что же люди говорят друг другу при встрече. Это оказалось неожиданно трудно. Я помахала Бобби, и она поспешила ко мне, что-то сказала, но смысл от меня ускользнул.

И тут я потеряла сознание. Очнулась под навесом – вокруг люди, а я как раз произношу: что? Все с облегчением выдохнули, когда я заговорила. Охранник что-то бубнил в рацию, но мне было не слышно. Живот сжался от боли, словно кулак, я попыталась сесть и поискала взглядом Бобби. Увидела, что она говорит по телефону, прикрывая свободное ухо рукой, точно ей плохо слышно. Дождь шумел, как радиопомехи.