Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Она вспомнила слова, которые однажды сказал Тоби, пытаясь ее утешить. Она пожаловалась, что как работающая женщина считается в школе некой диковинкой, и это ее огорчает. Тоби из лучших побуждений (возможно) ответил: «Они бы и сами работали, если бы могли. Они просто не могут оправдать свой выход на работу, потому что у них очень много денег». Она тогда пронзила его взглядом, но он так и не понял, что сказал: что да, разумеется, работать – значит ущемлять интересы детей.

Постепенно, слой за слоем, ситуация становилась для нее кристально прозрачной. Да, конечно, Сэм думал, что она останется для него незыблемой фантазией, альфа-самкой, которую можно трахать, пьянея от сознания собственной власти и без единой искорки чувства. Конечно, он и не собирался быть с ней навсегда, потому что рядом с такой амбициозной женщиной нет места для мужчины. И да, конечно, ее брак не мог не распасться, ведь что она за женщина? И да, конечно, люди обращались с ней именно так, чтобы поставить ее на место: она всего лишь женщина. А женщины – зло. Эти мужчины, более или менее вежливые, прикрывали вежливостью свои настоящие чувства, но нельзя быть вежливым бесконечно. Поэтому тот врач так с ней обошелся. Поэтому тех женщин изнасиловали мужчины. Поэтому Сэм разозлился, когда она сделала что-то для себя, а не просто была рядом, чтобы по команде вставать раком и давать.

Может быть, она ничего не стоит. Если верить всем окружающим. Может быть, в этом все дело. Как я уже сказала, она умела делать выводы.

Она нашла Сэма, который сходил на рефлексотерапию, а теперь устроился под деревом и что-то увлеченно набирал в телефоне. Он поднял взгляд, увидел ее и разозлился, что его отвлекли, но потом еще больше разозлился, увидев, что она плачет:

– Ну что на этот раз?

Она не могла ответить, потому что слишком сильно плакала и стыдилась своих слез.

Они вернулись в номер, и Сэм начал укладывать вещи. Он сказал:

– Это была ошибка. Надеюсь, ты сама поняла.

Конечно, она поняла. О чем она вообще думала? Она не может занять место Мириам Ротберг. Не может раствориться в подобной жизни. Она была собой. И такая женщина, как она, была неприемлема. Неприемлема для Тоби, который не мог простить ей успех. Неприемлема для Сэма, который притворялся, что любит ее деловой размах, но на самом деле не мог вместить его в свою жизнь – не мог быть рядом с человеком, обязательства которого столь же важны, как у него самого, и который точно так же не может ими поступиться.

Теперь это подтверждено официально. Она неприемлема; ее существование противозаконно. Успех напитал ее ядом. Слабость напитала ее ядом. Для нее не существует подходящей пары. Муж ее отверг. Теперь и любовник ее тоже отверг. Возможно, Тоби был прав. Дети даже не заметят, если она уедет. Но теперь ей было некуда ехать.

И она осталась в «Крипалу». Оказалось, что она так и не может спать, но она объяснила все это – новые чувства и бессонницу – тем, что меняется под воздействием новых дыхательных упражнений. Каждую ночь она лежала в кровати, и все ее тело гудело. Потом она решила наплевать на бессонницу. Она снова начала ходить к тренеру по крику. Она кричала. Она занималась йогой. Она позвонила Симоне и сказала, что задержалась на несколько дней, но просит с ней не связываться, а если у клиентов возникнут какие-то чрезвычайные ситуации, то в эти несколько дней перенаправлять их к Бену, Хэлу или Ронде. А самое главное, она запретила Симоне отвечать на какие бы то ни было вопросы Тоби. Симона позвонила и что-то спросила, и Рэйчел заорала на нее, что нет, НЕТ, она не желает никаких звонков.

«Но Тоби сказал, что сейчас ваша очередь взять к себе детей».

«Еще одно слово, и ты останешься без работы! – и уже чуть потише: – Симона, мне нужно немножко времени для себя. Я много лет не была в отпуске. В настоящем отпуске. Пожалуйста, обойдитесь без меня несколько дней, а я вернусь как новенькая, как только смогу».

«Ну хорошо, но Ронда немножко беспокоится, потому что один из продюсеров…»

«Симона, мне кажется, что ты меня не слушаешь. Сколько ты уже работаешь моей ассистенткой?»

«Четыре года».

«Вот теперь мы и узнаем, годишься ли ты на то, чтобы расти дальше».

Но е-мейлы продолжали приходить. Эсэмэски – тоже. Где она? Может ли попросить клиента председательствовать на этом мероприятии? Может ли взглянуть на этот сценарий? Этот контракт? Этот е-мейл? Вернуться к этому вопросу? Вернуться вернуться вернуться. Как будто время – плоский обруч, который вращается. Как будто весь мир мечтает вернуться по собственным следам, пока не пожрет себя самого.

Она увидела рекламу ретрита с молчаливой медитацией и записалась на него. Сидя молча, она заново разыгрывала в голове все свои ссоры с Тоби. Она еще несколько ночей лежала без сна, иногда тихо гудя в глубине горла, чтобы убедиться, что голос еще при ней и она сможет им воспользоваться при необходимости. Амбиен Сэма остался на раковине в ванной, но Рэйчел не смела к нему прикоснуться.

Но она ужасно устала. Она лежала на кровати, глядя в потолок. Она то паниковала, что время проходит, то злилась, что оно не идет быстрее. По крайней мере, если не спишь утром, это нормально. Как-то среди ночи она села на кровати и поняла: это из-за телефона она не может спать. Он был выключен. Уже пару дней. Но, может быть, она так привыкла к телефону, что он все равно тянул ее к себе. Он вбирал ее в себя, пожирал и никак не мог насытиться. Как неопалимая купина, которая горит, но не сгорает.

Она поняла, что нужно убить телефон. Иначе она так и не сможет заснуть. И вот среди ночи она отошла по тропе где-то на милю и похоронила телефон заживо. И вернулась в номер, точно зная, что теперь заснет, но, конечно, все равно не заснула.

Ретрит кончился, но она так и не уехала. Она снова записалась на занятия криком и выкрикнула все оставшиеся ссоры с Тоби. Выкрикнула все унижения, от которых она, как ей казалось, становилась всё меньше. Теперь она была пуста. Она была как тряпка. Она была готова вернуться домой. Она опоздала на несколько дней, но она всё объяснит Тоби. Она попросит прощения. Теперь она поняла, что предназначена для одиночества. Она скажет ему, что теперь понимает, насколько она неприемлема.

Она пошла в лес и стала искать свой телефон, но не нашла. Она зарывала его ночью и теперь не видела никаких следов, а только голую землю. Насколько она отошла тогда – на милю? На полмили? На сотню ярдов? Она не знала. Телефон пропал.

Она позвонила Симоне со стойки ресепшениста и попросила прислать машину.

«Тоби пытается…»

«Не надо передавать мне сообщения! – завизжала Рэйчел. – Я не хочу ничего о нем знать, и не смей ему ничего обо мне рассказывать».

Машина прибыла, и несколько часов Рэйчел ехала домой. Она сидела на заднем сиденье, глядя в окно. Сколько времени ее не было? День? Неделю? Она поднялась в квартиру и встала, не зная, что делать дальше. В последние несколько дней ее кормили только всякой вегетарианской дрянью. Ей нужно мясо. Она позвонила в китайский ресторан. И собиралась заказать то же, что всегда, – креветок в соусе из омаров. Но тут на нее внезапно обрушилось воспоминание о соседке по общежитию в Хантер-колледже, страдавшей расстройством пищевого поведения. Эта соседка могла в любое время дня и ночи найти предлог, чтобы поесть мучного. Если они заказывали китайскую еду, соседка изо всех сил старалась ограничиться курицей с овощами на пару, но иногда говорила: «Сдаюсь» – и заказывала говядину ло-мейн. Рэйчел никогда такого не заказывала. Она не сдавалась. Она никогда не сдастся. Но соседкин ло-мейн всегда распространял такой дивный аромат и, кажется, наполнял ее потрясающей радостью жизни. «Ах-х-х-х!» – восклицала она, когда серотониновый гормон, или что там образуется в организме от поедания мучного, начинал фонтанировать у нее в теле.