Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

В Ростове мы уже сели в поезд, и там я уже сдружился с нашим авторитетным бывшим курсантом-художником. Оказалось, что и общий интерес с ним нашелся, и было о чем поговорить. Курсант Стапиков косо посматривал на художника, трясясь от страха. Конечно, трястись было от чего. Стапиков даже не подозревал, что, пожаловавшись на художника командиру роты о неуставных взаимоотношениях, художника накажут и вместо службы в учебке отправят в Дагестан. И Стапиков попал в этот же список.

Художник был зол на Стапикова, и уже в поезде ему дал свои вонючие носки с берцами, пригрозив, чтобы он их постирал, а берцы разнашивал, так как у него натирались мозоли. Вы только представьте, что Стапиков, уже будучи младшим сержантом, стирал чужие вонючие носки. Художник, конечно, производил впечатление страшного монстра. Мало того, что он старше всех был на пять-шесть лет и с детства еще занимался боксом.

Конечно, Стапикова можно было осуждать, ну уж можно было синяк списать на какую-нибудь кровать. Художник же его не инвалидом сделал. Когда я попал в учебке под раздачу художника, то у меня две недели ломил позвоночник, и я все, как мог, сгладил, не закладывая художника с местным курсантом в учебке. Конечно, мне было тоже больно и обидно, но я подумал, что мне дальше служить, и репутацию себе портить не хотелось.

В поезде, когда мы сдружились с художником, я, конечно, был на его стороне. Но, по большому счету, он, конечно, унижал и долбил солдат просто ради развлечения, и долбил не по-детски, одной оплеухой никто не отделывался. Избивал и унижал жестоко. Одного курсанта в учебке он засунул в унитаз головой. Очень тяжело с такими людьми было бороться, если только не браться за штык-нож и резать ему горло. В душе его все побаивались, и если он с кем-то дружил, то это было на руку любому. И мне в поезде было тоже на руку с ним дружить. В армии кто сильнее, тот и прав. А художник, мало того, был громилой по сравнению со мной, он и душой был непробиваемый — настоящий лидер. От таких, конечно, страдает очень много народу. У этого зверька с мозгами было туговато. Ведь он долбил со всей силы, не задумываясь, что он может человека сделать инвалидом, за что его могут и посадить. К нашему несчастью, каждый десятый в армии такой ублюдок, который калечит своих сослуживцев без жалости.

В поезде меня с художником поставили старшим отвечать за сухой паек. Многие молодые сержанты спали, а мы долго разговаривали о гражданской жизни с художником. Следующим утром, подъехав к Астрахани, к нам в вагон подсели дембеля-дагестанцы, ехавшие к себе радостные на родину, отслужив два года. По разговорам они были нормальные пацаны, веселые. Это было у меня первое в жизни общение с дагестанскими парнями. Я с ними общался, но в душе сверлило. Ведь много у меня друзей дворовых служило, и никто про дагестанцев хорошим словом не обмолвился. Я себя внутри подбадривал, ведь все люди, и дерьма в любой нации хватает.

Дагестанский народ был горячим и предсказуемым, если будет бить, значит, он это сделает. А наши русские двух-, трехличные. Сегодня он тебе друг, а завтра будет уже враг. Дагестанцы в этом плане молодцы, своих в обиду не дают. Патриотизм у них привит с детства, уважение к родителям, и постоять за себя они могут.

Конечно, смешно смотрелось на гражданке, когда моему знакомому товарищу идти скоро в армию, а за него везде заступалась мама. Дагестанские парни рассказывали, какая у них была медовая служба. Ехали они в гражданской одежде, и они не заморачивались военной парадной формой с аксельбантом. Им это было не нужно. Они накупили на свои дембельские деньги разной модной одежды, какой у них может на родине нет, и чувствовали себя королями.

Приехав в Кизляр и сойдя с поезда, я вступил на Дагестанскую республику. Я уже был наслышан про этот город, что здесь был захват больницы чеченскими боевиками, где погибло много мирных жителей. Осмотрев вокзал по сторонам и приближенные к нему окрестности, я никогда бы не подумал, что это может называться городом. По моим понятиям он смахивал больше на поселок, и ассоциировался он у меня, где постоянно воюют и стреляют. Ничего дружелюбного и мирного в этом городе я не увидел.

За нами приехала машина «Урал», и нас повезли в кизлярскую часть. Приехав в часть, военнослужащие этой части стали нас осматривать и ехидно кидать разные нелицеприятные реплики. Каждый присматривал, чтобы у нас, у молодых сержантов, что-нибудь снять. Я это уже видел в Моздоке. Один в один, те же реплики и угрозы. У художника присмотрели берцы, а у меня и еще у нескольких человек присмотрели железные сержантские лычки. Я снял их и спрятал в карман. В столовой нас покормили обедом. Ели мы под прессом. Военнослужащие этой части постоянно наезжали словесно на нас. В столовую вошел ответственный офицер, который нас вез из учебки, и ему нужно было пятерых сержантов оставить в этой части, предложив по желанию, кто хочет остаться. Первый выявил желание художник, а за ним Сергей, с которым я сдружился еще у себя в роте. Следующих троих пришлось искать. Мне было больно расставаться с Сергеем, да и с художником у нас становились приятельские отношения, но мне очень не хотелось оставаться в Кизляре. Как-то здесь было серо, а в Махачкале Каспийское море, горы. Горы мне в своей жизни еще никогда не удавалось увидеть вживую, да и моря, кроме Балтийского, я больше никакого не видел, и это меня пересиливало. Выбрали после некоторых раздумий еще трех человек, и мы, попрощавшись, сели в машину и поехали в назначенный пункт, столицу республики Дагестан город Махачкалу. Видимо, это моя была еще одна большая ошибка, что я не остался в Кизляре. Часть в Кизляре была небольшая, а так мне приключений на полтора года еще хватило.

По дороге мы заехали в селение. Я так понял, что у водителя «Урала» там жили родители. Нас отпустили искупаться на речку. Осмотрев селение, мне показалось, что я нахожусь на несколько веков назад. Стояли везде убогие хибары. Маленький мальчик лет девяти-десяти с тросточкой пас овец. Речка была одним названием, по ширине метров десять. На жаре и эта речка была хороша. Нас, сержантов молодых, было восемнадцать человек. Каждый теперь был сам по себе. На мои разные приколы двое сержантов борзо отвечали. Я сразу начал понимать, что после того, как художник остался в Кизляре, эти двое прибирали инициативу к своим рукам. У одного было мерзко противное лицо. На каждый разговор он включал быдловатый гонор и намекал словесно, что он здесь самый крутой. Из всех из нас он оставался один сержантом с тремя лычками. Мы же остальные были младшими сержантами с двумя. Он был из другой роты из учебки, и я о нем ничего не знал и не мог знать. Он был очень похож на Шарикова Полиграф Полиграфовича из фильма Булгакова «Собачье сердце». Я его для себя прозвал Полиграфом. Рядом с ним, постоянно ухмыляясь и ему подблевывая, находился младший сержант, который служил вместе с ним в учебке. Я сразу начал понимать, что проблема начала исходить только от них, и решил, что пока не доедем до Махачкалы, с ними больше в контакт не вступать. Мы залезли в машину и стали ждать, когда водитель с нашим проводником выйдут из дома.