Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Я ждал больше не своего дня рождения, а 23 февраля — Дня защитника Отечества. Уже все знали, что для многих будут разные поощрения, присвоение званий, подарки и, несомненно, праздничный обед. Я был уверен, что мне дадут звание сержанта. Из своего сержантского призыва я практически один ходил старшим в наряды. Мне всегда доверяли командиры личный состав, и я ждал с нетерпением праздничного настроения. Меня уже заранее поздравляли все от моего призыва, старослужащих сержантов и контрактников, что я себе повешу еще одну лычку.

Дождавшись с нетерпением праздничной церемонии и оглашения присвоения званий, я был в упадническом состоянии. Мне не присвоили звание. Я стольких мне сочувствующих солдат, старослужащих сержантов и контрактников, даже не мог представить, и за это им спасибо. Всем старослужащим сержантам, кроме одного, дали звание старший сержант. Двум солдатам моего призыва дали звание младший сержант. Один из них был писарь Войнов, которого я недолюбливал, и он меня тоже. Всегда меня удивляло, и сейчас удивило бы: как можно штабному писарю дать сержантское звание? За что, за хороший почерк, что ли? За нехождение на зарядки, разные занятия служебной и боевой подготовки, наряды? Против рядовых получивших звание за хорошую службу я против ничего не имею. Солдату Коробкову, который выделялся на заставе и в части, присвоили звание за дело, но с ним сержантское звание где-то сыграет роковую роль, так как управлять ротой тоже надо всегда с головой.

Меня даже не поощрили за первое место в беге в своей роте какой-либо грамотой, а я, наивный, мечтал об отпуске, который мне обещали. Молодому младшему сержанту дали сержанта, а он никакой сержантской доли в нашей роте не играл. Над ним только все посмеивались, когда ему присвоили звание. Ему все старослужащие вместе с моим призывом запретили сержантские лычки надевать, чтобы не позорить нашу роту. Новоиспеченный сержант, отслуживший восемь месяцев, и сам наверное этому был не рад. Но он уж точно не был причастен к присвоению званий и не был виноват, став заложником ситуации. Но больше всего, конечно, не повезло старослужащему сержанту Бессонову. Ну ладно — мне не дать, но его опустить и не поставить на должность командира отделения — это был нонсенс. Кто-то сделал это специально или случайно, для меня это было загадкой. Вроде всех наградили званиями по делу, и ефрейторов дали лучшим солдатам, на мой взгляд, но непонятно, почему не дали мне и старослужащему сержанту.

Когда командир роты назначал наряды, то все контрактники просили меня к себе в помощники, а я уже даже по штату не был командиром отделения. Я был просто стрелок, только со званием. Меня, по большому счету, могли даже отправлять на уборку, в караул часовым, в столовую уборщиком и т. д. Спасибо старослужащим сержантам и контрактникам за поддержку, что из-за недоразумения на бумаге меня всегда все равно ставили старшим.

Я все в себе размышлял, почему мне в этой службе так не везет. Где несчастье и проблема, везде я был главным героем.

Я быстро смирился со своим положением, будучи внештатным командиром. И дисциплина в роте и порядок исходил от меня, так как старослужащие сержанты всей черновой работой озадачивали меня, зная, что я не подведу.

В один из вечеров командир части, проходя мимо по улице, увидел троих солдат из нашей роты, курящих в неположенном месте, и передал нашему ответственному контрактнику, выругав его. Пошло дальше по лестнице. Контрактник наорал на старослужащих сержантов, на которых он ставил ответственность в роте, ну а старослужащие сержанты, конечно, сделали крайним меня — мол, я не углядел за личным составом. Я получил хороший удар от одного из сержантов и злой побежал за солдатами на улицу, но когда я увидел троих молодых солдат, меня это взбесило еще больше. Они, не отпросившись, решили незаметно покурить. Я был в ярости. Трогать я их не стал, не мой был метод бить солдат, а потом за лишний синяк отвечать, хотя я за них хорошо получил.

Я каждого из трех провинившихся солдат поставил в проходе между двухъярусными кроватями и заставлял их отжиматься по счету. Я по себе знал, что физический труд — отжимание, хождение гусиным шагом, ползать и бегать в противогазах — намного мучительнее, чем получить по лицу. После счета «пятьдесят» я уже получал удовольствие от наказания. Мне их, конечно, еще хотелось побить за их залет. Они у меня не отпросились, а значит, забили большой х… А я за них получил по полной. Отсчет пошел к сотне раз. Они уже падали, а я их заставлял подниматься. Они кричали: «Товарищ сержант, я больше не могу», — а я их качал дальше.

Один солдат казахской национальности кричал, что сил больше нет, и отжимался через ор. Я не знаю, что с ним произошло, но в какой-то момент он громко заорал и головой со всей силы ударился об каркас железной кровати. Как мне показалось, он сделал это специально, и у него из головы потекла кровь. На этом воспитание мое закончилось. Кровь у солдата хлынула очень сильно. Я, конечно, испугался, и ему кинул полотенце, крича, зачем он это сделал специально. Мне солдат начал объяснять, что он так хотел пот со лба стряхнуть.

Я прекрасно понимал, что его будут пытать, кто его избил. Конечно, наговорить он сам на меня ничего не мог, ведь я его не трогал. Но если узнают, что я качал солдат в проходах, мало бы мне не показалось. Для этого есть зарядки и занятия, а это уже не по уставу. Я ему сказал, чтобы алиби было, как будто он мыл полы в проходе и случайно ударился об каркас кровати.

Я повел солдата с пробитой головой в санчасть. По дороге он меня успокаивал, мол, все нормально, извините, так получилось случайно, и он все скажет как надо. Солдат прекрасно понимал, что я качал их за залет, и по нему было видно, что он переживал не меньше меня. На солдата в санчасти оказывалось давление, кто его избил. Но ему не надо было врать, и говорил он уверенно правду, мол, сам ударился. Забинтовав ему голову, мы пошли с солдатом в роту, где меня старослужащие сержанты предупредили, что из-за меня если будут проблемы у них, то они меня порвут. Все обошлось.

Со мной служили пять казахских молодых ребят, и у меня остались только позитивные впечатления от их службы. Если заставляли их что-то делать, они могли просто забить на работу, только сделать вид, что поняли, а сами сачковать, но предательства в казахском народе за год, проведенный с ними, я не увидел. С ними было легче нести службу, чем со многими остальными. Добрые были в душе, но в обиду себя никогда не давали, и чувствовалось, что казахские ребята из Астрахани после нашего увольнения будут не последнюю роль занимать в роте. Но чудили они по-страшному.

Одного казахского солдата отправили в отпуск по семейным обстоятельствам домой в Астраханскую область. Возвращаясь из отпуска, он зачем-то взял с собой большой пакет марихуаны, засунув его в один из своих больших карманов штанов. В Кизляре его захотели проверить и ссадили с поезда. Ну ладно один коробок травы, а он все пятьдесят, наверное, взял. Конечно же, на него завели уголовное дело, и спасла его только служба в армии, а так сидел бы лет пять. Когда я его спрашивал, зачем он столько вез — «Хотел как лучше, со всеми поделиться».