Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

С отпуском меня опрокинули, все было только пустыми разговорами. Моя радость второго места стала горечью. Настроение было упадническое, но служба мне преподносила новые сюрпризы. Одним вечером сержант Фикса… Его все ненавидели, в том числе и я за его разные подставы. Он подставлял всех подряд ради своей выгоды. Если сержанта Лапу боялись и не любили за его безбашенность почесать кулаки, то мерзкий сержант Фикса, как я уже описывал, на заставе воровал у спящих автоматы, магазины с патронами, просив выкуп за них. Сам подставит солдата и его же сдаст командирам. Старослужащие сержанты его тоже не любили, и сержант Фикса должен был быть одиночкой, но его разное крысятничество заменялось постоянным подогревом своих по призыву сержантов. Фикса успевал везде: когда посылки приходили солдатам от родителей, там и он. Он умудрялся всегда найти вкусно пожрать. Одному ему было жрать скучно, и он приглашал на трапезу своих псевдодрузей сержантов, которые управляли ротой.

Фикса если кого-то бил, то бил ладонями по лицу, а именно по ушам. Я к нему попадал под раздачу за разные мои косяки уже раз пять-десять. Эта процедура Фиксы мне больше всего не нравилась, и она была болезненнее других ударов — в грудь или по плечам. В этот раз меня Фикса, не помню, за что, так злостно по ушам долбил, что на какой-то из ударов я схватился за левое ухо от боли, где в нем у меня поехал поезд, стуча рельсами. Левое ухо у меня сильно начало болеть и перестало слышать. Один солдат моего призыва меня сильно напугал, что Фикса, видимо, мне ушную перепонку порвал и теперь я не смогу этим ухом слышать вообще. При этом он мне еще сказал, что если у меня проходит воздух через ухо, а это значит, я должен был набрать воздух в рот, заткнуть нос и попытаться выпустить воздух через ухо — если выходит, то, значит, мое ухо слышать не будет никогда. Я попробовал так сделать, но вроде воздух через ухо не прошел, только я схватился сразу от боли за свое больное место.

Я сразу направился в санчасть с боязнью, что меня будут допытывать, кто ударил, но, на удивление, меня врач об этом не спросил, а из уха начал выкачивать кровяные выделения. Я, к удивлению своему, увидел, что врач дает распоряжение медсестрам положить меня в санчасть. Меня, конечно, это насторожило — полгода назад из-за сломанных ребер меня выписали на третий день, а тут меня положили из-за какого-то уха. «Не зря сослуживец мне предрек, что ухо мое слышать не будет», — подумал я, да и после процедуры выкачивания крови на второй день из уха я мог выпускать воздух через него. Мне даже хотелось закурить сигарету, и попробовать выпустить дым, но так как ухо было закупорено ватой, то я не рискнул это сделать.

Поезд, стучащий в ухе, я слышал, наверное, неделю, но на четвертый день я стал понимать, что не все так страшно, как мне говорил сослуживец. Мое ухо приходило в норму и начало слышать. От санчасти я стал получать удовольствие, понимая, что все не смертельно. Я только спал и ел: только утром проконтролирую порядок уборки солдатами, и опять на боковую. Я готов был еще чем-нибудь заболеть, чтобы из этого рая не выходить подольше. Я уже смирился, что отпуска у меня не будет и настраивался на службу дальше.

Сержант Фикса как-то зашел в санчасть, сопровождая больных солдат роты. Увидев меня с забинтованным ухом Фикса спросил, что с ухом прикинувшись дураком. Я ему, конечно, сказал, что это я от него пострадал. Похлопав меня по плечу, он мне сказал: ладно, лежи. Каждый последующий день, когда ухо уже сильно не болело, я благодарил судьбу за каждый день, проведенный в санчасти.

Через неделю меня выписали, и начались будни роты. Старослужащие сержанты меня встретили с радостью, что наконец свой груз можно свалить на меня. Побив меня в шутку кулаками потихоньку по щекам и пощипав их, что я за неделю какие щеки отожрал в санчасти, сразу дали мне задание.

За неделю, пока я болел, произошло множество событий. У нас в роте наконец появился новый командир роты со званием старший лейтенант. Мне он сразу понравился. Такой веселый, не злой, но в конечном итоге я его всех больше буду не любить. Также за неделю из нашей роты убежал солдат по фамилии Мухляков. По габаритам этот солдат был не слабый, но моральных сил для службы у него, к сожалению, было мало. Служить ему уж очень не хотелось, но и какому молодому, конечно, захочется служить, когда два года службы только начинаются, и долбят их все кому не лень. У молодых даже зарядка по первому времени кошмар, и к ней привыкнуть надо. Короче, ад, только в начале туннеля. И не зря суициды солдат приходятся на первый год службы. В моей службе, в моих ротах, к счастью, этого не случалось кроме резания вен в учебке и неудачно отрубленного пальца в Моздоке. Только в учебке на стажировке в Волгоградской области был случай, где застрелился солдат. При мне на моих глазах собирали часть и предупреждали разных старослужащих и сержантов об дедовщине, за которую будут сажать. Мне в первые полгода была тоже на руку такая взбучка старослужащим, так как после этих мероприятий прекращалось на время избиение. Как я уже писал, к счастью, в моей роте это не случалось, но случилось через полтора месяца после моего увольнения, когда в карауле погибли сразу двое, но об этом чуть позже.

Как-то в передаче «Совершенно секретно» показали ужасающее для кого-то видео. Ужасающее, только не для меня и некоторых моих сослуживцев, которые через это прошли. Всю нашу часть посадили по ротам смотреть эту передачу, как старослужащие ночью бьют солдат, издеваясь над ними и снимая на камеру. Командиры возмущались от увиденного, только не я и остальные, которые уже сталкивались с таким. Прапорщик Вахмутов возмущался и толкал правильные речи, что этих уже гражданских бывших дембелей посадят и правильно сделают.

После передачи я внутри себя кричал, вспоминая Моздок, учебку, Махачкалу — где же вы все бываете, когда точно так же происходит беспредел у нас. И прапорщику Вахмутову, которого ненавидел всех больше, внутри себя кричал: «Ты мразь конченная, говоришь правильные слова, брызжа слюной, а когда ты мне исполосовал всю спину палкой резиновой (ПР), когда я еле ходил с поломанными ребрами лишь за то, что я не сдал дембеля, который меня избивал, чтобы мне дальше служить без репутации стукача». А ведь из этого прапорщика спустя тринадцать лет вылез подполковник. Я ничего не имею против, если он исправился, и этот случай у него был единственным за всю службу, а я просто попал под горячую руку. За последний свой год службы я не видел у прапорщика Вахмутова сильной жестокости к солдатам и сержантам, но, общавшись с ним по интернету, я не увидел слов извинений, к сожалению.

Близилось двадцать третье февраля, а двадцатого я справлял свое двадцатилетие. Этот день рождения я отметил лучше, чем год назад в госпитале. Свое девятнадцатилетие, которое я отметил, будет ужасным черным днем в моей жизни однозначно. В двадцатилетие я старослужащим сержантам проставился поляной, которые мне отплатили надиранием ушей. Такого больного ощущения в свой день рождения я никогда не испытывал и думал, что мне они их оторвут. Своих сослуживцев, с кем поддерживал хорошие отношения, я тоже подогрел. На день рождения мама прислала посылку, и сколько я ни писал, чтобы не присылала и у меня все есть, зная, что лишних денег нет, посылка добралась до меня. Моя любимая тетя прислала мне денежный перевод, и разгуляться мне было на что. Всех, конечно, угостить не получалось, и обиженных было тоже много.