Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Вообще у меня с прапорщиками не складывались отношения. Один прапорщик, Вахмутов, отлупил меня в сводной роте палкой резиновой, а другой, Варцев, меня унижал. Зачем — я так и не понимал. Варцев, усмехаясь, рассказывал, как я драил в штабе полы, а сам даже не был свидетелем. Когда наш командир роты перевелся опять в часть Кизляра, то я был этому не особо рад, так как к нему я уже привык. Командир роты на меня всегда полагался и рассчитывал, по отношению с другими сержантами моего призыва, которых он сам ни во что не ставил. Но я был рад, что, уходя, он с собой забирал прапорщика Варцева, по каким причинам, я так и не понял. Но я замечал, что периодически офицеры штаба кричали на Варцева за какие-то грехи. На некоторое время мы остались без командира роты, и нас пока взял под опеку бывший наш командир и уже заместитель командира батальона капитан Абдулфатахов. Для него мы были родные. Девятого декабря я с грустью отсчитал одиннадцатый месяц службы, и по закону меня должны были отпустить в отпуск, но из-за нездоровой обстановки в Дагестане никого не отпускали. Очень частые случаи были, что солдат ссаживали с поезда и захватывали в заложники. Из этой беспредельной части я и сам наверное сбежал бы, если была бы такая возможность. Были моменты, когда я был на грани, но бежать было некуда. В одной стороне горы, а через Кизляр никому не удавалось пройти. Очень много было побегов, но в лучшем случае солдаты добегали до Кизляра, а в худшем — попадали в плен чеченцам. Если бы не этот замкнутый круг, то убегало бы больше народу.

Если я сейчас не описываю дедовщину, то это не значило, что все уже было хорошо. Получал я очень часто за разные огрехи от старослужащих, и напряжение в службе не уменьшалось. Застава была райским местом для службы, о котором я вспоминал. Как-то всю часть позвали в актовый зал. На сцене стоял зачуханный солдат. Он уже, по сути, был дембелем. Чуть меньше двух лет этот солдат сбежал из части и попал в плен к чеченцам. Он рассказывал, как сидел в яме, в плену, пас баран, овец, вспахивал поля. Рассказывал, как над ним издевались чеченцы и родители его выкупили за бешеные деньги. Сами родители продали все, что можно было продать, и помогли разные знакомые деньгами. Было очень страшно на него смотреть, и конечно, после такого зрелища, наверное, всем солдатам перехотелось даже думать о побеге, как бы ни было трудно и сложно служить. Близился Новый год, и перед Новым годом прибыло после КМБ пополнение — призыв 2—97. Первая цифра означает номер призыва (есть весенний — 1, и осенний — 2), а 97, соответственно, год. Мой призыв — 2—96. Прибыло очень много, порядка ста человек на батальон. Для нас это был праздник, и, конечно, для призыва 1—97, которые летали, убираясь впятером, получая постоянно побои. В первый же вечер старослужащие сержанты мне доверили вести молодых на улицу в туалет. Я этому был не особо рад по одной причине, что на улице в туалете будут какие-нибудь старослужащие или спецназовцы, которые обязательно пристанут к молодым и кого-нибудь побьют, а я ничего с этим не смогу поделать. Старослужащие сержанты, я замечал, тоже всегда делали вид, что ничего не видят и не слышат, когда спецназовцы бьют наших с роты.

Ведя их строем в туалет, я крикнул им: «Песню запевай!» И как же эта строевая толпа молодых солдат четко запела песню под ногу! Я получил истинное удовольствие почувствовать себя настоящим командиром. В туалете появились спецназовцы из трех человек, которые успели побить несколько молодых солдат. Я, конечно, ничего сделать не мог. Если бы что-то сказал, заступившись, то побили бы меня, и смотрелось бы это очень позорно на фоне молодых солдат. Я специально крикнул раньше команду строиться, чтобы молодым меньше досталось, и обратно повел молодых в роту в расположение с песней.

На молодых у всех разбегались глаза. Кого ударить, с кем в грубой форме поговорить. Я услышал все те же слова, которые я слышал год назад приехав в Моздок — «Вешайтесь, духи». Я для себя не приветствовал кого-то бить, но мне надо было по-любому держать сержантскую марку, чтобы молодые в первую очередь слушались меня. Молодые были и так зашуганные и делали все, что им велели старослужащие.

У нашего призыва начался новый виток службы. Практически третья часть нашей роты заполнилась молодыми. Еще выяснилось, что пять человек молодых солдат оказались моими земляками из Подмосковья. Трое из Коломны, и по одному из Воскресенска и Москвы. По опыту своей службы я знал, как важна поддержка особенно молодым. Я видел и завидовал солдатам, у которых был старослужащий нормальный земляк, который сразу давал поддержку и заступался. Были, конечно, частые исключения даже на моем опыте, примером был Витя Амбал. Если бы Витя дал бы мне поддержку, а не бил меня, то я служил бы на порядок лучше. Но разных уродов по службе, к сожалению, было очень много. Я решил своим землякам помочь. Попасть в Дагестан — это уже было большое наказание для солдата. Среди своего призыва я уже имел небольшой авторитет. Были и борзые три-пять человек, которые меня ни во что не ставили, но от пятидесяти солдат я своих земляков мог отгородить, и я это сделал. Я не знаю, поняли мои земляки свое счастье или нет, наверное, не сильно, потому что сравнивать было не с чем, если только с курсом молодого бойца, который они только провели. Но моральный психологический подъем они сильный получили, и мне было приятно им помогать. Я всем обозначил, что моих земляков не надо обижать, и постоянно у них спрашивал, что все ли у них нормально. Меня самого долбили чаще сержанты, чем земляков, но для меня это было важно, чтобы их не обижали.

Наступил Новый год. В новогоднюю ночь нам накрыли стол с лимонадом, рулетами и конфетами. Я заступил в наряд — помощь караулу. В связи с опасной обстановкой помимо караула в Дагестане еще ввели дополнительный наряд, и солдат по периметру части еще выставляли по разным крышам сооружений части. Я со своим нарядом набрал закуски, и была у нас бутылка водки. Когда я ходил на проверку и забирался на крышу, то пил со своими сослуживцами водку, отмечая Новый год. В новогоднюю ночь я ностальгировал сильно по дому, представляя, что моя мама, брат и гости отмечали праздник на родине, а мне оставалось еще потерпеть меньше года, но я еще надеялся на отпуск, которого я хотел очень сильно, и надеялся, что как сержанта меня отпустят. Я просто этим жил. Также я жил еще и тем, что через три-четыре месяца весь старший призыв уволится в запас. Старослужащие сержанты спихивали на меня все свои обязанности, а мне спихнуть и понадеяться было не на кого.

После Нового года к нам в роту привели еще одного старослужащего сержанта. Он служил в прокуратуре города Махачкалы, и напряжение в роте сильно увеличилось. Он был моим ровесником, но в свои двадцать лет он был детиной не по годам. По годам у него были только мозги, так как с мозгами он особо не дружил. Сержант Лапа — так его звали. Он долбил всех, кто ему попадался под руку. За несколько дней он заработал себе авторитет, и наш призыв его очень сильно боялся. Не дай бог был в нашей роте выговор за уборку, то шуршали все рядовые вместе с его старослужащим призывом. Я начал получать от него каждый день. Мимо него прошел — и сразу получил кулаком в грудь. Удары были очень сильными, от них приходилось долго отходить. С ним также служил в прокуратуре парнишка моего призыва, Миша Полосухин, который, по его рассказам, вешался с этим здоровым сержантом, получая от Лапы каждый день, пока у парня не сдали нервы и он не схватился за штык-нож и не пригрозил сержанту, что зарежет его ночью. Только тогда от него сержант Лапа отстал. Проходя мимо него, и получая удары, я всегда злился, что этому уроду природа дала столько здоровья, а мозгами обделила. Конечно, в роте было около ста человек, и мне доставалось на порядок меньше, чем другим. Но удары у него были болезненными. Порядка с приходом Лапы в нашей роте стало больше, и уважение наша рота получила в разы. Даже спецназ при виде этого здоровяка никого не избивал, что было при старых сержантах. Если сержант Лапа заступал в какой-нибудь наряд, то у роты был праздник и вся рота отдыхала. От этого человека я своих земляков уже не мог отгородить. Он был просто чудовищем. Я с сержантом Лапой старался все переводить в шутку. У меня практически все телесные синяки только были от него. Больше меня практически никто не бил, но я его мог называть, в отличие от других солдат и некоторых сержантов, по имени. У других была субординация, и называли его товарищем сержантом. Не трогал он только троих сержантов своего призыва, с которыми он дружил.