Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Переборов свой страх и обходя левее место, чтобы не напороться на змею, я добрался до самого верха. Пейзаж был наверху незабываемым. Жалко, что только не было фотоаппарата. За горами были только горы, где можно было укрыться любым бандформирования с полевыми командирами. Эти сутки полевого выхода были самыми богатыми на события. После таких событий командир батальона уже не решился вести батальон пешком назад, хотя по плану мы должны были и обратно идти своим ходом. Комбат не решился испытывать судьбу, и за нами приехали ма ши ны.

На следующий день мне преподнесли моральный подарок — поставили меня в наряд охраны вертолета в аэропорту. Для меня это был праздник. Четверо суток нормальной службы.

Моим сослуживцам пришла идея поймать бродячую собаку и ее съесть. Начальник караула, контрактник был не против, а я воздержался, не сказав нет. Уж больно жрать хотелось. Да от меня ничего и не требовалось, только есть или не есть домашнее животное. Жалость к собаке была сильная, но от меня ничего не зависело, так как все были согласны. Я воздержался, буду ли я есть, но желудок мне говорил обратное — жрать давай. Собак бродячих бегало много, но выбрали молоденькую. Отправив на пост наряд, через час я уже понял по докладу в рации, что собаку они уже поймали. При смене она уже была убита и завернута в пакет. Я понял, что они убили самую молодую и красивую собаку. Сейчас я просто не понимаю, почему я их не остановил, но это сейчас просто рассуждать, когда можно позволить и осетрину, и баранину со свининой, и т. д. Тогда хотелось жрать.

В караульном помещении молодой солдат разделал убитую собаку. Я на это смотреть не мог, даже не заходил в комнату, где разделывали пса. Пожарив собачку, я съел куска три. По первому куску я получал вкусовое удовольствие. Мне показалось схожесть с курицей, но в те времена, в свои двадцать лет, я в мясе ничего не понимал, так как ел его в то время не так много, и было это роскошью. Второй кусок — я начал грызть кость и вспомнил животное, где мне стало плохеть. От жадности съел третий кусок, у меня началась рвота. Если бы мне сказали «Ешь курицу», подав собаку, то я наверное и кусков пять съел бы с удовольствием, но в подсознании было, что маленькая собачка бегала еще вчера, а сегодня ее убили и сожрали. Меня от этого тошнило. Сейчас мне это писать очень тяжело, но я решил писать всю правду и считаю нечестным для себя что-то скрывать. Я был по-любому соучастником убийства собаки, раз я ее ел. Только рядовой Третьяков не стал, даже не притронулся ни к одному куску, переборов свой голод.

Приехав с наряда охраны вертолета через четверо суток и узнав новость, весь наш наряд был в полном восторге. Демобилизовался Фикса. Эта крыса наконец уехала домой. Все были рады и разочарованы тоже. Ведь весь наш призыв мечтал его оторвать перед дембелем по полной программе за все. Я не понимал, как такие люди умудряются жить. Если в армии он был таким ублюдком, то я никак не думаю, что в гражданской жизни он совсем другой. Перед полевым выходом Фикса еще отличился, когда украл у сослуживца, с которым был в хороших отношениях, дембельскую форму. Украл нагло, у многих на глазах. Я тоже видел, как он перепрятывал чужую форму, и сказал этому старослужащему солдату, но он ничего не мог сделать. Фикса и уволился в запас как крыса. Его из нашего призыва никто не увидел, когда он покидал часть. Но для нас это был большой праздник. Фикса заменял десяток старослужащих своими пакостями. За месяц до увольнения, как правило, дембеля становятся добрыми, за некоторыми исключениями. Все хотят домой, и также понимают, что любой помоложе призывом солдат может набить морду любому дембелю, и ему за это уже ничего не будет, так как у дембеля поддержки становится мало, и времени не остается, чтобы наказать, да и залетать под дембель никому не охота.

Потихонечку мой призыв начал борзеть, и началось в нашем призыве создание кланов. Друзей я себе в части не нажил, тем более из сержантов. Я целеустремленно их искал, чтобы держаться вместе, держать порядок, как это было у старослужащих сержантов, которые четверо держали всю роту, и все их боялись. С Рифатом, с которым мы на заставе подружились после нашего конфликта, когда Фикса специально устроил провокацию, у меня дружбы хорошей не получилось. Я за него после заступался, когда у него со старослужащими сержантами были проблемы, и он мне даже говорил спасибо. Я понял со временем, что дружить с ним тесно не стоит. Дружил он ради выгоды, а хотелось настоящих друзей. Когда у меня было что пожрать, он первый прибегал, а сам втихаря со своими земляками лопал, не замечая меня.

Я понимал, что мне надо делать вид и с кем-то дружить, кто показывал свои лидерские качества, не перегибая палку. Силой кого-то брать и драться со всеми никакого здоровья не хватит, и ребята там поздоровей и сильней меня есть, которые размажут, что мало не покажется, и свой накопленный авторитет у меня сразу потеряется. Много рядовых меня недолюбливали, и в некоторых случаях бывало все на грани большого конфликта, что мне было невыгодно. Сержанты старослужащие потихоньку все поувольнялись, и мне сержант-дембель подарил свои поношенные берцы, которые были и не сильно старыми. Это было лучше по-любому, чем кирзовые сапоги. Берцы всегда придавали статус сержанту или солдату. Каждый сержант и солдат мечтал о берцах, но не каждый мог их носить, так как за них нужно было еще воевать, и могли снять какие-нибудь бойцы из группы специального назначения, как и происходило с некоторыми сослуживцами. На вид у нас в роте было много крутых ребят, а какой-нибудь спецназовец подойдет, и вся крутизна сразу девалась, а потом говорит, отмазывается: «Да я просто со спецназовцем хорошо поменялся. Отдать берцы и получить взамен сапоги — это хороший обмен».

Из старослужащих сержантов остался один Лапа. Этому дураку надо было умудриться залететь за пьянку комбату, который ему месячишко и продлил. Лапа ходил, от безделья чесал кулаки, и весь мой призыв озадачил на поляну к своему дембелю. Все от него шарахались и прятались. Как-то я весь побитый командиром роты — а то есть у командира роты были такие своеобразные приколы; бил он по рукам кулаками в предплечье, и бил так хорошо, что рука немела, и ее поднять было невозможно — с отбитыми руками я еще встречаю Лапу, которого откуда-то принесло намою голову, и он меня начинает тоже бить: «Где поляна?» Я ему показываю на свои отбитые руки в синяках, и Лапа немного добреет. Как же командир любил по этим точкам бить, отрабатывая удары то на сержантах, то на своем писаре. Бедный Ваня-писарь. Он постоянно побитый ходил. Но это у командира были такие шутки, и сильно на них никто не обижался. А потом синяки на теле у солдат постоянно присутствовали, так как занятия по рукопашному бою постоянно проходили. Лишь бы не было синяков на лице, за которые очень жестко наказывали.