Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Я старался никого не бить и воспитывать физикой. Отожмутся у меня раз по сто и вроде начинают понимать. Мухлякову я объяснял, что он сам себя так ставит и что его призыв над ним просто издевается. Я как мог за него постоянно заступался и воспитывал его; и в то же время думал, за что мне это наказание, этот солдат Мухляков. Не успел он только приехать в часть, как сбежал из части, где на второй день его поймали. Служить было ясно, что он не хотел очень сильно, и ему было не сложнее, чем другим молодым ребятам. И парень он был не слабый, умудрявшись у меня отжиматься по двести раз. Я, даже пройдя учебку, больше ста — ста пятидесяти раз не осиливал, но внутри у парня была моральная проблема.

В столовой его из старослужащих напрягали по несколько раз бегать за порциями. Бывало, все уже поедят, а он только приступал к приему пищи. Мои сослуживцы говорили, что все поели и чтобы я поднимал роту, а я видел солдата Мухлякова, который давился едой, чтобы быстро все запихнуть. Я не поднимал роту, пока не поест последний, а последним был всегда практически Мухляков, которого торопили, угрожая: «Быстрее жри».

Я не мог за одним за ним постоянно следить, и когда терял контроль над ним, то его постоянно унижали. Я за него стал серьезно заступаться. Когда я спросил, как он жил на гражданке и когда он написал свое последнее письмо домой, то услышал ответ, что месяц назад. У него даже не было конвертов. С конвертами была большая проблема, и у меня у самого было три конверта. Два я отдал ему. Мне особо уже и писать никому сильно не хотелось. Я уже думал о доме и писал от силы раз в месяц, но парень отслужил полгода и не мог написать письмо. Я попытался его взять под свою опеку. Если я видел по отношению к нему неуставные взаимоотношения, то я сам долбил тех, кто с ним это делал. Ему от этого было не легче, и палка была о двух концах. Его за мои заступания потом чмырил свой призыв, с кем ему надо было дружить. Я уволюсь, а его задолбят, поэтому он готов был чего угодно делать, лишь бы его не трогал никто и не бил.

У нас в части появился особист. Я такого слова тогда и не знал, но нам командирский состав сразу провел инструктаж, что этот человек будет пытаться навязывать дружбу молодым солдатам, расспрашивать обо всем. Не обижает ли кто, как служится. Всех проинструктировали, чтобы говорили хорошо и замечательно, как инструктируют по приезду генералов с проверкой.

Все этого человека стали бояться, кроме молодых солдат. Я его тоже побаивался, так как моя сержантская доля была не из легких. Кому по шее дашь за беспорядок, кого отжиматься заставишь.

Прапорщик Вахмутов, мой нелюбимый, еще и провоцировал разные ситуации. Видит, что хорошего порядка нет, и бежит к командиру роты, как шакал, давая разные советы командиру, чтобы сержантский состав загнать для уборки помещения. Меня он всегда бесил, и я часто ему на эмоциях выговаривал, что я даже не обязан за весь взвод отвечать, а мне приписывали всю роту. Что я по должности командир отделения. Он мне кричал, что меня разжалует. Я ему: «Разжалывай, и мне легче будет служить, ездить по разным нарядам, чем дежурным по роте через день ходить и отвечать за каждый патрон и материальными военными вещами».

Бегал он к командиру жаловаться, но толку от его жалоб не было. Командир роты, было видно, меня уважал, но сильного вида не показывал. У командира роты хоть и были свои недостатки, как и в каждом человеке, но это был здравомыслящий человек, и вся рота его побаивалась, в том числе и я.

Конечно, у меня тоже сдавали нервы, когда прикажешь сержанту проконтролировать порядок в роте, а в конечном итоге прапорщик Вахмутов найдет причину беспорядка, и через командира роты будет заставлять сержантский состав убираться. Конечно, я не убирался, а убирались более молодые сержанты, но сам моральный фактор всегда присутствовал — что мог зайти командир, и спросить, почему я не убираюсь, и заставить меня взять половую тряпку. Командир роты насчет меня конечно это не позволял.

Как-то командир роты вызвал весь сержантский состав в каптерку. Развернул нас задом и начал воспитывать. Взял палку резиновую и начал нас бить по спине, то есть бил он всех, кроме меня, а я только дергался стоя в середине. Бил он всех по очереди. И когда я ждал, что сейчас будет мне удар и дергался, то попадало моему соседу. Командир бил не сильно, больше воспитывая за порядок, и ни у кого даже рубца не осталось, в отличие от прапорщика Бахмутова, который мне исполосовал всю спину год назад перед заставой.

На сержантов на наших на самом деле нельзя было положиться. Ладно, молодые сержанты еще не дозрели, но нашего призыва были тоже никакие, за исключением некоторых. Дежурным по роте всегда ходило два, три сержанта, которые что-то из себя представляли. Дежурство по роте, как я уже писал, было самым сложным и тяжелым нарядом. Отвечаешь за все: за уборку в расположении роты, за комнату для хранения оружия, за личный состав-отбой, подъем, за прием пищи личного состава в столовой, за имущество в роте. Дежурный по роте нужен всем, кто бы ни пришел. Дневальный, стоящий на тумбочке при входе, постоянно кричит по любому приходу кого-нибудь: «Дежурный по роте, на выход» или команду «Смирно!», от которой, бывало, потрясывало. Если это был не командир роты, то, значит, какая-то большая шишка пришла в нашу роту. Спокойно бывает только ночью, и то не всегда, все зависит от ответственного по батальону и бригаде. Если тихо, то можно ночью урвать пару неположенных часиков сна. Утром после завтрака, когда дежурный должен спать, надо было открывать КХО и выдавать всем автоматы с обмундированием на различные занятия. Через два часа принимать оружие. Все бы не так страшно — выдержать сутки в таком наряде, но часто за какой-нибудь малейший залет оставляли на вторые сутки.

Когда заступал командир роты ответственным, то дежурным по роте становился я необсуждаемо. Видимо, командиру было спокойней работать со мной. Я был ответственным и исполнительным. Я не понимал, как другие сержанты на все забивали и был у них такой пофигизм. Если меня оставляли на вторые сутки дежурным по роте, то у меня уже сносило голову.

Как-то под утро вторых суток, когда я уже нормально не мог соображать и ходил, шатаясь в помутнении, ко мне докопался старший лейтенант, наш замполит. Что-то ему сильно не понравилось, как я собирал роту, и он меня сильно ударил. Я его со злости послал куда подальше. Когда он меня ударил второй раз, я его схватил за шею и повалил на пол при всем личном составе. Хорошо, что я его не стал бить. Повалив его, у меня включились мозги, начиная понимать, что я делаю что-то ужасное. Я повалил заместителя командира роты, который из меня после этого должен был сделать фарш.