Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

- Ну как служба, сынок, нравится?

Солдат отвечает:

Так точно, товарищ генерал.

- Кормят хорошо?

- Отлично, — отвечает солдат.

- Никто не обижает?

- Никак нет, — а у самого все тело в синяках.

Про кормят. Едим тухлую картошку с просроченной тушенкой и сечку. Макароны и перловка для меня была счастьем, но дело не в еде, и я к ней за полтора года был уже неприхотлив. Дело в этой у многих показушности. Стоят солдаты и говорят, что им сказали, дав ценные указания. Если на что-то пожалуешься, то генерал уедет, приняв твою жалобу, и разнесет какой-нибудь чин, а солдата после уезда генерала загнобят. И это не только в армии происходит, а практически везде в жизни, и ничего за это время сильно не поменялось. Ну как можно поверить ответу, например, на «Как служится, сынок?» — на который солдат отвечает: «Отлично», — и все солдату нравится, а в душе думает: «Как меня, батя, эта служба задолбала, забери меня домой. В 6 часов подъем, зарядка, жрать дают мало, мыться раз в неделю в бане, все обижают, и хочу я к маме, а не родину защищать».

И развеял мой миф о генералах одним случаем, когда к нам приехали двое генералов из Москвы. Развод с построением был просто формальностью их проверки. Я еще подумал, что два генерала — это очень круто для нашей части, но на построении было видно, что они только создавали видимость проверки. Я заступил в караул помощником начальника караула и поменял смену ночью с вышек в караульном помещении. Ко мне обратился солдат, которого я поменял. Он мне рассказал, что, стоя на вышке, он видел шатающихся генералов, которые проходили мимо его поста и возмущались, мол, зачем они сюда приехали, море грязное и икры обещанной с рыбой они не увидели. Если оно так и было, как рассказал мне солдат, то я понял, что водку они пили, но не закусывали красной или черной икрой. А с рыбой из осетровых пород уж у них не должно было быть проблем. В офицерских кругах по общению можно было понять, что все ждали, когда же они уедут. Они достали всех в части. Никто не предполагал, что они задержатся на несколько дней в части. Конечно, генералы тоже люди и наверняка ждали кавказского гостеприимства, обещанного им (или не обещанного), но было видно, что генералы ждали большего, чем получили.

Служба текла у меня дальше, а нервы все чаще и чаще начинали сдавать. Около сорока человек старослужащих моего призыва, и каждый считал стодневку до приказа. Каждый был в предвкушении дембеля. Каждый вечер я брал под подушкой подписанную сигарету и закуривал. Клали не всем старослужащим сигарету, а только особенным, которых уважали и боялись. По сигарете можно было понимать, насколько кого уважали. Кому-то клали «Петр I» — это самая была распространенная и не особо дорогая сигарета. Пачка стоила три рубля. Самым крутым старослужащим клали «Мальборо», которая стоила пять или шесть рублей. Я же планку поднял для своих солдат, и они мне клали сигарету «Парламент», которая стоила пачка девять рублей. В августе 1998 года долбанул дефолт, и все подорожало в несколько раз. Тогда солдаты меня просили, чтобы я им скинул планку до сигареты «Мальборо», и я не стал их напрягать и отнесся с пониманием. Кому-то молодые вообще перестали класть сигареты, а кому-то стали класть попроще. Но мне было важно, чтобы у меня лежала всегда самая лучшая сигарета для авторитета.

Старослужащие мои сослуживцы с каждым днем становились все неуправляемее. Я на них сильного действия имел все меньше и меньше, как бы я им что ни объяснял. Конечно, сильно и нагло они на меня не забивали и немного уважали. А уважали меня только за то, что я имел влияние на командиров, офицеров и контрактников. Подставляя меня, старослужащие понимали, что разные привилегии, а то есть хорошие наряды, которые были с выездами (охрана блокпостов, охрана телецентра), где можно было ненапряжно провести время, а не находиться в роте, где каждый день, начиная с зарядки и до обеда проходят различные занятия — строевая подготовка, изготовка к бою, надевание ОЗК, рытье окопов и т. д. А после обеда чистка оружия, рукопашный бой, бег или какая-нибудь теория. В общем, в роте было находиться плохо, и зависело расписывание нарядов в основном от меня. Офицерам и контрактникам заморачиваться этим не хотелось, и взвалили все на мои плечи. У меня со старослужащими, можно сказать, был бартер. Я им хорошие наряды, а они меня не подставляют. Мне тоже было выгоднее старослужащих отправлять на выезды. Порядка больше сразу в роте, и намного спокойней.

Порядок с дисциплиной практически одному было держать тяжело. Какие-то вещи просто невозможно было контролировать. У нас в расположении роты не было туалета, и чтобы, например, сходить пописать, надо было идти в расположение другой роты, где этому факту в другой роте были недовольны. Гадит наша рота, а убирает туалет другая. Клянчить, можно ли сходить в туалет, тоже не особо охота было, да и могли принципиально не пустить. Выход был один — идти на улицу, а это означало, что надо было спуститься с четвертого этажа, прошагать сто пятьдесят метров по части и облегчиться. Этот поход мог получиться с приключениями. Если нарвешься на группу специального назначения в количестве от двух человек, то можно на свою задницу найти геморрой и уйти побитым. Набегут три-четыре человека на одного, залезут в карманы и побьют, если будешь сопротивляться. Если будешь молчать и отдашь что-нибудь ценное, вытащив из своих карманов, то могут и не побить. Я всегда сопротивлялся спецназовцам. Например, мне говорили показать свой кожаный ремень, а я не показывал, прекрасно понимая, что они хотят поменять на какое-нибудь дерьмо, и получал от них частенько. Один раз меня так бросили спецназовцы на асфальт, что я, падая на спину, себе разбил локоть. Последствия падения и удара локтем остались и сейчас, периодически побаливая, когда на него облокот ишь ся. Про последствия спины, а долбили меня в спину не раз, сказать сейчас ничего не могу, так как болит она у меня сейчас постоянно. И на гражданке я спину тоже надрывал.

Как я ни пытался против ГСН настраивать своя роту, давая понять, что нас сто двадцать человек, а их всего сорок, и кого мы боимся, было бесполезно. Моральный страх перед ГСН присутствовал у каждого, и что-то сделать с этим, убедив солдат, что мы не хуже, было бесполезно. Конечно, мы были хуже, и в ГСН были собраны лучшие бойцы всей части, но наш батальон из трех рот в несколько сотен человек мог просто смести количеством весь спецназ.

Несколько офицеров из ГСН меня уважали как сержанта третьей роты и как человека, общаясь со мной, спрашивая, как мои дела. Мне это льстило, когда со мной здоровался офицер при подчиненных солдатах ГСН, но какого-то сильного уважения я не получал от спецназовцев. Мы для них, весь батальон, были пехотой, как они нас называли.