Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Что-то делать и работать мне было в напряг, когда солдаты за тебя все делают. Крикнул команду «один», и любой мой приказ выполнялся, но даже дело не в этом, а что свои же сослуживцы будут подкалывать, что сержант работал, хоть это сейчас кажется и смешно.

Сильный ливень мешал работе, и наша рота вся была в грязи. Слышались где-то истерики мирных жителей от большого горя, но дождь все истерики горя заглушал. Молодые солдаты начали шарить по холодильникам и жрать еду, и я, конечно, не мог за всеми солдатами углядеть. Ко мне подошел мой солдат и сказал, что житель этого дома хочет поговорить со старшим. В этот момент, кроме меня, старшего никого не было. Житель мне объяснил всю ситуацию, что у него кто-то погиб из родственников, и он сам остался один без семьи и без денег. Сам житель в момент взрыва вышел в магазин. Он умолял меня, чтобы один из солдат залез в показанный заваленный проход и достал откуда-то много денег, предложив с нами поделиться. Один солдат уже проявил инициативу залезть внутрь, но я это делать запретил строго, посочувствовав жителю, объяснив ситуацию, что моего солдата может там придавить чем-нибудь, и я это ему делать не позволю, еще раз извинившись. Житель начал мне объяснять, что он знает структуру своего дома, предлагая еще большие деньги, тысячу долларов, но я на эту авантюру не пошел, рискуя жизнью своих солдат, пригрозив солдатам, что не дай бог кто-нибудь туда залезет внутрь, тот получит от меня по полной программе, приказав разгребать все сверху.

По приезду в роту, все мокрые, к обеду солдаты начали хвалиться, у кого чего есть. Кто-то ничего не взял, как я, но в основном многие перли какую-то жратву, которую взяли из холодильников: варенье, печенье, конфеты. Кто-то жрал несколько дней. Даже с маслом сливочным связывались. Вылезли у какого-то солдата сережка с кольцом, а через месяц после трагедии у одного нашли триста долларов, было пятьсот. После выяснения выяснилось, что двести уже прожрали.

Служба продолжалась, но с каждым прослужившим днем я ценил свою жизнь все сильнее и сильнее, мечтая и не веря, что моя очередь тоже придет ехать домой. Я завидовал своим рядовым сослуживцам, которые не отвечали ни за кого, а ездили в хорошие наряды, которые я им расписывал, где можно было хорошо скоротать время, не находясь в части. Мне с такими нарядами везло редко, так как у меня был практически несменный наряд дежурным по роте, где кто-нибудь отрежет простынь на подшиву или потеряется полотенце. А в комнате для хранения оружия постоянно был бардак, когда проводились ученья по тревоге.

Один раз молодой солдат, когда было ученье по тревоге, умудрился как-то подсумок с магазинами взять не там, где нужно. Я этого не усмотрел, и мои дневальные это тоже не увидели. Когда в КХО забегает сразу много солдат и берет на лету якобы свое, то за всеми не уследишь. Один солдат вместо своего пустого подсумка с магазинами взял подсумок магазинов с патронами. Как он оказался в том месте, где лежали боеприпасы, осталось загадкой. При сдаче оружия после учений контрактник Агабала с меня начал трясти поляну за магазины с патронами. Пришлось пообещать, так как я вспомнил случай полгода назад, когда сержант Фикса украл патроны и мне же их с сержантом продал, чтобы у нас не было серьезных проблем.

С Агабалой тоже шутить было опасно. Перед поездкой на заставу он у меня украл два комплектов ОЗК, и на заставе я от него вдоволь нахлебался вместе со всеми солдатами. Конечно, с этим командиром роты, старшим лейтенантом Панфиловым, этот трюк не прошел бы, так как порядок он в роте сделал ближе к идеальному. Когда мне Агабала отдал магазины с патронами, то я вздохнул с облегчением, и этого солдата побил со злости, который взял магазины с патронами не там, где нужно, высказав ему, чтобы искал деньги на поляну. Напрягать этого солдата жестоко я побаивался, так как не хотелось лишний раз залетать.

Вот и настал день приказа, 27 сентября, который все ждут. Молодые его ждут больше всех, так как заканчивается срок класть подписанные сигареты дедам под подушку к отбою. Мы же стали дембелями. Я сильно радости не понимал своих сослуживцев от этого приказа. Как будто в этот день всех домой отпустят. Служить моему призыву еще было от месяца до трех, и я этому приказу значения не придавал, как другие, поздравляя друг друга. Одному я был только рад, что меня не отпустили в отпуск, к которому я так стремился, и раньше должен был демобилизоваться. У меня как сержанта отпускные были больше, чем у солдат, на десять дней.

Как-то неожиданно я увидел сержанта из моей учебки, художника, с которым мы вместе ехали в Дагестан и который остался в части Кизляра. Я такой встречи не ожидал, а художник предвидел эту встречу, так как знал, что я поехал в Махачкалу. Сержанта-художника перевели на время во вторую роту. Командир второй роты его взял не очень охотно. На плацу, когда я вел свою третью роту в туалет, то мы с ним встретились. Он у меня спросил сигарету. Я крикнул команду «один», и ко мне подбежали несколько солдат. Я им дал минуту, чтобы принесли две хорошие сигареты. Через тридцать секунд мы уже закуривали «Мальборо». Художник очень удивился, что целая рота слушается, ведь в учебке меня за нормального парня мало кто считал. Я ему еще раз объяснил, что в учебке просто я серьезно и не вовремя заболел. Он увидел всех наших сержантов из учебки, которые ходили в сапогах. Казалось бы, что носить какие-то берцы — ерунда, а они у нас очень большой авторитет поднимали, если у тебя их не смогли снять.

Художника перевели в нашу часть за дедовщину у себя в Кизляре. Художник рассказывал, как он после учебки поднялся у себя в части. У меня даже не было сомнений, что он быстро поднимется. Здоровый спортсмен, на пять лет старше меня, хорошо рисовал, и еще всем своим дембелям хорошие наколки на тело сделал. Вечером перед отбоем, он меня позвал посмотреть его фотографии. Я зашел к нему в роту, и он достал целую стопку фото. Показывая и рассказывая, кто на фото, я увидел несколько снимков, от которых меня перевернуло. Художник в обнимку стоял с сержантом из разведки, который больше года назад, в другой части Махачкалы, на КМБ, вместе с Витей Амбалом, долбил сержантский состав со старослужащими рядовыми с нанесением множества телесных нам повреждений.

Когда он мне показывал на фото этого разведчика, то сразу упомянул, что его сдали какие-то сержанты. Я не стал вести этот разговор, а только молча посмотрел фото, и мне эта тема была очень не приятной. На этот момент, когда я смотрел фото, то я ненавидел этого разведчика, который мне на полголовы сделал гематому на лице ради своего пьяного развлечения. Объяснять, что я не верблюд, мне художнику не хотелось. Проще было смолчать.