Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Командир батальона капитан Абдулфатахов ближе к моему увольнению поощрил меня несколькими днями к отпуску с последующим увольнением за организацию мероприятия на день милиции нашего батальона и прохождения строевым шагом на площади города Махачкалы.

Я еще раз убедился в отличной подготовке группы специального назначения, которая устроила показательные выступления. Я был от увиденного просто удивлен разбивающими бутылки об голову и сделавшими из себя высокую пирамиду. Я их зауважал еще больше и понял, что не зря они едят свой хлеб. Не в обиду бойцам ВДВ, которых я видел в интернете их выступление, наши были круче. Конечно, это только мое субъективное мнение.

На площади я смотрел на Белый дом, который охранял, на окно мэра Махачкалы Саида Амирова, в которое влетел снаряд из гранатомета и которое было отремонтировано. Но больше всего я думал о скором увольнении. Ближе к концу моих дней меня переставали ставить в наряд дежурным по роте, так как старослужащих надо было заменять молодыми. Я немного стал расслабляться.

Прапорщик Вахмутов приводил пример бойцов из спецназа и конкретного дембеля, который увольнялся на следующий день и бегал марш-бросок со всеми ребятами с фанатизмом, а мы думали, все дембеля, где бы загаситься и ничего не делать.

На охране блок поста ГАП, на который я заступил ночью со своими бойцами, ко мне подошел омоновец. Узнав, что я старший на блокпосту, омоновец предложил мне выпить. Из-за обостренной обстановки, помимо усиления солдат, в подкрепление выделили несколько сотрудников ОМОН. Это был мой последний наряд на блокпосту. Омоновец был веселый и дружелюбный, и я не отказался с ним выпить, только закуски у него не было. Он мне сказал, что сейчас чего-нибудь придумает, и удалился к дороге проезжающих машин. Через десяток минут он принес несколько килограммов баранины, и мы разожгли костер, на котором сделали шашлык. Шашлык был наполовину сырой и несоленый, но все мои солдаты вместе со мной его ели с удовольствием. Пить я солдатам запретил, и мы с омоновцем убрали бутылку водки на двоих. От такой дозы я очень сильно опьянел, ведь за всю службу я выпил только третий раз. Омоновец много мне рассказывал про Чечню, когда он воевал, и много всего интересного.

Я еще раз убеждался, что дагестанский народ разный, и большинство очень хороших людей. Если проводить аналогию, то русские мне в армии больше дерьма сделали, чем местные дагестанцы. Если кто-то думает, что, кроме криминала, они ничем не занимаются, то он сильно заблуждается. Чтобы что-то говорить о них, надо пожить в этой республике, а не судить по нескольким людям. Я к их менталитету привыкнуть не мог, к их порядкам и правилам, но я ни в коем случае не кину камень в дагестанский народ.

После наряда блокпоста, приехав утром в часть, я каким-то чудом не был замечен командирами, что был сильно пьян. Я еле стоял на ногах. После завтрака нас отправили спать, и я, выспавшись, отрезвел до обеда.

На следующий день я поставил случайно синяк молодому солдату Рыбкину. Я его неудачно ударил ладонью за провинность, что он больше от испуга дернул голову, и от моего удара ладонью он приложился к верхнему каркасу кровати. Это был мой залет, и на Рыбкина я уже никак не мог положиться. Я понимал, что он меня сдаст, если на него надавят. Я был по-любому виноват в его шишке на лбу, так как я ладонью толкнул его голову к железному каркасу. Я не предвидел, что он настолько от страха дернет свою голову, но вина была полностью моей, что не сдержался, за его провинность ударив его. Он мне пообещал, что ничего не расскажет, ведь он сам ударился об железку. Шишка у него была на лбу, и, закрыв шапкой, ее не было видно, но это было до поры до времени.

На стене у нас висели списки, кто и когда увольняется. Я практически увольнялся в списках в последних рядах, так как призывался на один-два месяца позже других. Перед увольнением всем давали обходные бумаги, в которых должны были расписаться разные отделы: бухгалтерия, библиотека и т. д. Последнюю роспись ставил старшина роты. Это было самым тяжелым для дембеля. Чтобы старшина поставил подпись, надо было солдату хорошо постараться и загладить все свои косяки, о которых старшина напоминал. Мне же старшина дал обходной практически самому первому и поставил свою подпись. Остальные подписи для меня были делом техники, которые я собрал без проблем.

На следующий день должна была уехать большая партия дембелей, где было очень много авторитетных ребят, которые мне создавали проблемы по службе. Посылка мне с гражданской одеждой из дома пришла и ждала своей участи в каптерке у старшины, когда я ее надену. Уже понимая, что на сто процентов дембельских денег нам никому не дадут, я в воскресенье умолял прапорщика Бахмутова, который был ответственным по роте, отпустить меня в увольнение, чтобы позвонить домой и попросить у матери выслать денежный перевод, чтобы добраться домой. Прапорщик кого нужно отпустил, а меня не стал отпускать из-за своих соображений, так как за порядком следить он никому доверить не мог, а самому все контролировать ему не хотелось. Я был злой на него, так как это было последнее воскресенье, когда можно было позвонить и успеть в течение двух недель получить перевод. Но что ни делалось, все было к лучшему, так как из-за его мерзкого поступка, не пойти навстречу мне, я ему на следующий день был благодарен, что он меня не отпустил и не сделал звонок домой.

После отбоя ночью я размышлял успокаивая себя, чтобы не сорваться на ком-нибудь в очередной раз. Рядовому было проще, так как он просто служил, выполняя приказы. Я отвечал за всех головой, и могли меня солдаты подставить в любую минуту. Для меня это было тяжелой ношей, так как я мог ждать подвоха откуда угодно.

На следующий день я проводил, как оказалось, свою последнюю зарядку. Старослужащие на зарядке, как всегда, прятались по углам, чтобы не бегать с ротой. Я же контролировал зарядку. Бывали случаи, когда меня личный состав роты доводил до истерики за свои залеты. Я дожидался утра и на зарядке в течение пятидесяти минут, без пробежек, качал свой личный состав в упоре лежа. Другие роты уже шли умываться, а я занимался личным составом, которые все пятьдесят минут умирали у меня на плацу. Я так выплескивал свои эмоции по уставу.

На утреннем разводе у меня последний раз проверили конспект с занятиями. После развода командир роты приказал выйти из строя старослужащим, которые по списку увольнялись. Вышли семь старослужащих, из них двое сержантов. Я им завидовал, и, конечно, какая ни была у меня по отношениям с ними служба, но расставаться было грустно. Через минуту мне старшина роты кричит: «А ты чего, сержант Гоголев, стоишь в строю? У тебя же обходной подписан, выходи». Я стал мямлить, что у меня еще срок не подошел. Старшина мне еще раз сказал выходить. Командир роты, посмотрев только на меня, промолчал, и я вышел.