Мэтт Хейг - Клуб призрачных отцов [litres]

В этом и было отличие у меня и Дяди Алана, потому что Дядя Алан не уводил Лию, он увёл мою Маму. Я не был влюблён в Маму, хотя она хорошенькая, потому что если ты влюблён в свою Маму, это ОТВРАТИТЕЛЬНО!

Я поднялся с унитаза, смыл, дёрнув цепь, вымыл руки и вышел, а в коридоре я увидел Дядю Алана и вздрогнул от неожиданности. Он сделал вид, что выходит из гостевой спальни, но я же только что слышал, как он выходил из Маминой комнаты своей тяжелой поступью, а Мамы поблизости не было, она осталась в постели.

– Доброе утро, Филип, – сказал он.

На нём был распахнутый халат, а на его футболке был крест Святого Георгия, на котором было написано: «СЛАВА АНГЛИИ» [13] Оригинальная надпись – ENGLAND GLORY. .

Я ничего не ответил.

– Доброе утро, Дядя Алан, – сказал он так, как хотел бы услышать от меня, но я ничего не сказал.

Я просто прошёл мимо него, а его большая рука легла мне на плечо и заморозила моё тело.

– Ты будешь хорошим парнем, не так ли, Филип? Ты будешь хорошим парнем и позаботишься, чтобы твоя Мама была счастлива? – сказал он.

Будучи в невидимом кубике льда, я выдавил из себя:

– Да.

Он сказал:

– Хорошо.

Я смотрел на масло. В нём были крошки, потому что Дядя Алан оставил их везде. Он не вытирал свой нож, а Мама обычно ругалась, когда Папа оставлял крошки в масле или в джеме, но она не возражала против крошек Дяди Алана. Я продолжал намекать глазами на эти крошки, когда Мама посмотрела на меня, но она промолчала.

Он скоблил свой тост, и этот треск прошёлся по мне, как грубая расчёска, и он сказал с набитым влажным тостом ртом:

– Мы же счастливчики, Филип, да?

– Почему? – спросили мои брови.

– Большинству мужчин каждое утро приходится за завтраком наблюдать барсучий зад, а мы любуемся на картину маслом.

– Мама не картина, – сказал я.

Тост Дяди Алана превратился у него во рту в кашу из тысячи крошек, а он сказал:

– Это фигура речи, Филип. Образное выражение.

Он отхлебнул свой чай, и меня аж затошнило от мысли о тосте и чае, смешавшихся у него во рту. Мама ответила:

– Если я картина, то я одна из Пикассовских шо-это.

Тут она рассмеялась.

– Одна из тех штучек, где глаз на щеке, – сказал Дядя Алан.

И тоже рассмеялся.

Дождь лупил в окно, будто ему не понравилась шутка, а Мама сказала:

– О, Филип, ты не можешь идти в школу в такую погоду.

– Могу, – сказал я.

А Дядя Алан сказал:

– Почему бы мне не подбросить его по дороге в Автосервис?

У меня в голове крутилось семьдесят пять разных ответов. Первый из них был: «Потому что ты убийца, который хочет убить меня, как ты убил моего Отца, и я пока не знаю, как убить тебя».

Мама сказала:

– Это хорошая идея!

– Всё в порядке, у меня есть капюшон, – сказал я.

Дождь хлестал по окну, и Дядя Алан сказал:

– Нет, я подброшу тебя, ты там утонешь, парень.

Его глаза, как замки, закрыли мне рот, поэтому я не смог ответить.

Он доел тост, выпил чай и пошёл за синим комбинезоном. Мама посмотрела на меня, улыбнулась и шёпотом сказала:

– Спасибо.

– За что? – спросил я.

– За то, что ты стараешься с Аланом.

– Он Дядя Алан.

– Это очень мило с твоей стороны, Филип. Ты очень сильный.

– Я хочу прогуляться до школы, – сказал я.

– Сейчас? Ты чего? Там же жуть что творится. Может, ты лучше поможешь мне загрузить всё это в посудомойку?

Я смотрел на её шею, на лицо и спросил:

– А почему ты такая коричневая?

– Что ты имеешь в виду, Филип?

– Твоё лицо. Твоя шея. Твои руки.

– Всего лишь немного Сен-Тропе.

– Это всё для него?

– Нет. Нет, нахалёнок. Это для меня.

– Почему? Зачем он оставил её там?

Я указал на его удочку, прислонённую к холодильнику.

– Знаешь, иногда ты будто сплошной большой знак вопроса, Филип, если честно, – сказала Мама.

– Ты любишь его? – спросил я.

Шёпотом, чтобы и я был тише, Мама сказала:

– Филип.

– Теперь он собирается остаться здесь навсегда, так?

Она сказала:

– Филип, прекрати.

– А как же Папа?

– Филип, пожалуйста.

Дядя Алан, большой синий великан, вошёл в комнату и, подняв брови, прервал наш разговор:

– Ну что, поехали? – сказал он.

Он улыбнулся своей специальной Улыбкой для Мамы, от которой она сразу приосанилась и приподняла подбородок, как кошка.

Он подошёл, поцеловал её в щеку и хлопнул по заднице – так Дядя Алан говорил, что он теперь новый Король Замка.

– Я немного задержусь сегодня, – сказал он.

Мама бросила на меня испуганный взгляд, и взгляд этот означал, что Дядя Алан останется здесь навсегда, и она сказала:

– Хорошо, о’кей.

Я пошёл вслед за синим великаном вниз, думая, что могу убить его, что я могу убить его. Мы вышли на улицу под дождь, он пикнул ключами, и я забрался в машину, ненавидя это ощущение быть мокрым в сухой машине, лучше б я шёл под дождём. Дядя Алан сидел рядом со мной, отодвигая своё сиденье назад, и капли дождя стекали по его лицу, как слёзы.

Он повернул ключ, разбудил машину, и сказал:

– Машины, Филип, они как люди. У них характеры разные, вот эта, например, старая брюзга, которая не слишком-то бойкая по утрам, – сказал он.

«Только не пытайся быть милым со мной, не пытайся быть хорошим», – думал я.

Он включил обогреватель и дворники, которые не справлялись с дождём, и вглядывался в дорогу, наклоняясь и щурясь, а потом сказал:

– Ты не очень-то уверен насчёт меня, да, Филип?

– Что? – спросил я.

– У тебя есть какие-то сомнения? – сказал он.

Он выехал на дорогу.

Я ничего не ответил.

– Я не твой Отец, Филип. Я никогда им не буду, – сказал он.

Я молчал.

– Я очень пекусь о твоей Маме. О вас обоих, – сказал он.

Дождь, дворники, дождь, дворники, дождь.

– Я знаю, что ты хочешь для неё как лучше, и я тоже, – сказал он.

Слова, вода, слова, вода, слова.

– Я не делаю вид, как будто это легко для тебя, – сказал он.

Убийца Отца. Погромщик Паба. Мамин трахальщик.

– Почти приехали, – сказал он.

– Высади просто здесь, – сказал я.

– Я могу довезти тебя до ворот, – сказал он.

– Ничего, так нормально, – ответил я.

– Ты же промокнешь, парень, – сказал он.

– Ничего, так нормально, – ответил я.

– Я подброшу тебя до ворот, – сказал он.

– Я здесь могу выйти, – сказал я.

– Это ж совсем рядом, за клумбой, – сказал он.

– Я хочу выйти, – сказал я.

– Господи Иисусе, – сказал он.

Он остановил машину на дороге, машина сзади недовольно загудела. Я отстегнул ремень безопасности, вышел из машины и сказал: «Пока», он ответил: «Пока», как эхо, тронулся и поехал, наблюдая за мной. Я завернул за угол, и вот уже школа. Я замедлил шаги, потому что сегодня у нас должно было быть Регби. Я позволил дождю сыграть свою мелодию на моей куртке, в то время как другие пробегали мимо меня через дорогу к школьным воротам, прутья которых оскалились, как зубы, и готовы были съесть ещё один день у них и у меня.