Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Не щедро же оплачивает барон Барбу нужды своего сыночка!

Огорчения Журубицы не уменьшались, наоборот, для них находились все новые и новые поводы. А все потому, что у нее было слишком много желаний. То ей хотелось богатства, то уважения. Но кроме мелочей и безделушек, которыми она не желала довольствоваться, жизнь ничем ее не баловала. Потому-то в глубине души Журубицы и копилось раздражение и то и дело прорывалось наружу.

Но сказать по правде, в ее треволнениях было и нечто приятное — приятны ей были утешения Гунэ Ликуряну. Молодой человек всячески старался, чтобы Катушка позабыла о своих неудачах и поражениях, избежать которых она пока не сумела, но тем не менее надеялась. Как раз вскоре после покупки поместья Урматеку, в дни непрерывных терзаний неудовлетворенной в своих притязаниях Катушки, разнесся слух, что готовится великолепный бал. Для Журубицы он был как бы вознаграждением за все ее мучения! Как ей хотелось отомстить всем сразу и каждому в отдельности. Вот тогда она почувствовала бы себя счастливой. В мечтах она злорадно наслаждалась местью Урматеку, ненавидя его самого и его удачливость, Мице и Амелике, потому что они ее терпеть не могут, барону, потому что он знать ее не желает, а Буби потому, что не полностью у нее под каблуком, и потому, что сын старого барона!

В возбуждении Катушка перебирала в уме подробности рассказа Потамиани о махинациях, связанных с покупкой поместья Бэлэшоень. Ее не покидала мысль, что отсюда можно что-то извлечь, но для этого ей самой нужно понять все хитрые судейские уловки. Поэтому как-то после полудня она назначила в парке Чишмиджиу свидание Потамиани, который и без того был падок на скандалы, а уж тут, когда в скандал мог быть замешан барон Барбу или кто-то из его близких, был тем более заинтересован. Но газетчик ей объяснил, что продажа совершенно законная, поскольку такое заинтересованное лицо, как ростовщик Лефтер, удовольствовался полученными деньгами, и возвращаться к ней больше нечего. Вполне понятно, что это разъяснение разочаровало Журубицу. Ей бы так хотелось, чтобы у Урматеку отняли поместье, а его самого подвергли хоть какому-нибудь наказанию. «Но возможны и лица, заинтересованные по-иному, — продолжал рассуждать Потамиани. — Возможно, есть люди, которые так или иначе знают, как совершалась эта сделка, люди серьезные, которые даром слов не тратят и желают только одного — справедливости, чести, и порядка! Таких людей найти трудно, потому что про них никто не знает или знать не хочет. Но если найти их, то они бы и оказались самыми «заинтересованными», именно про таких людей и говорил прокурор, потому что их интересы заключаются не в купле-продаже, а в чистоте нравов и жизненных принципов общества». Журубица задумалась. Она начала улавливать и ощущать, в чем суть дела, но не могла сообразить, кто же может знать о том, как было куплено Урматеку поместье, и отважится предать это гласности. Потамиани, видя, что Катушка в нерешительности, принялся живописать всю прелесть победы и сладость мести. Волнующе и убедительно нарисовал он ей загнанного в угол старого барона, стоящего на коленях Урматеку и Буби, готового дать любое удовлетворение друзьям Журубицы!

Катушка судорожно искала этого нужного «заинтересованного» человека и вдруг вспомнила Иванчиу. Запомнила она его после одного обеда у Урматеку, когда они не поладили между собой из-за какой-то сделки. Она слышала, как Янку глухо пригрозил Иванчиу и долго еще потом замечала, как кривятся у старика губы при встрече с Урматеку. Не может того быть, чтобы этот Иванчиу любил Урматеку. Она знала, что они и до сих пор считаются друзьями, но разве это что-то значит? «Ненависть всегда тлеет, даже между родителями и детьми, а уж между приятелями, да еще такими, тем более!» — думала Журубица. Нужно только разжечь эту ненависть и воспользоваться ею, чтобы привлечь на свою сторону нужного человека! С такими намерениями она и направилась к торговцу лесом Иванчиу. Дровяной склад его находился далеко, на Оборе. Когда к складу подкатили санки Ликуряну, запряженные рысаками в бубенчиках и ярких попонах с лисьими хвостами, и из санок вылезла Журубица в роскошной шубе, работники Иванчиу перепугались и бросились со всех ног звать хозяина. Иванчиу появился на пороге небольшого домика, позади длинных штабелей еловых досок, и, приложив ладонь козырьком ко лбу, пытался рассмотреть, что это за барыня к нему пожаловала. Когда Катушка подошла поближе, Иванчиу наконец признал ее и пригласил пройти в контору. Маленькая комнатушка была набита бухгалтерскими книгами, в углу ютилась чугунная печурка, на которой грелся чайник с цуйкой. Сладковато пахло еловой корой и смолой и пронзительно — дегтем от сапог работников, с которыми разговаривал Иванчиу. Выпроводив работников, Иванчиу улыбнулся и по старой привычке выжидательно замолчал. Налив в чашечку цуйки, он понюхал ароматный пар и молча протянул ее Журубице.

— Мы с вами старинные знакомые, — начала Журубица разговор.

— Гым! Гым! — хмыкнул Иванчиу, потупив глаза. Он вообще был осторожен, а тут еще испытывал и неловкость при виде красивой женщины в богатом наряде.

— Помните, я была совсем молоденькая, когда вы с Янку из-за чего-то поссорились. С нами такое тоже то и дело случалось.

— Угу! — подтвердил Иванчиу, не проронив ни слова и только кивнув головой.

— Многое с тех пор переменилось! — вновь начала Журубица, растягивая слова, и вздохнула, словно желая дать Иванчиу возможность проникнуться к ней доверием.

Теперь они оба молчали. Иванчиу не так-то легко можно было вызвать на откровенность. Журубица не знала, как расшевелить его, чем задеть за живое. И все-таки она попыталась:

— Нам обоим, слава богу, помог всевышний! Грех жаловаться! А вот про Янку что вы скажете?

— А! — отозвался Иванчиу, поднимая брови и отводя взгляд в сторону.

Это могло означать и удивление, и восхищение, и согласие. Торговец отделывался бормотанием и неопределенными жестами.

— Я говорю про поместье в Бэлэшоень! — пояснила Катушка, пристально глядя на Иванчиу. — Как это вы его упустили, ведь и вы вложили немалую сумму денег, когда оно было под залогом?

Сама того не заметив, Катушка повысила голос, словно разговаривала с глухим. И на этот раз Иванчиу пробурчал: «Да! Да!» — и глаза его остекленели, — он не желал, чтобы кто-то знал, что творится у него на душе.

Журубица чувствовала: что-то мешает ему говорить. Каким бы Иванчиу ни был хитрым и предусмотрительным, он не столько осторожничал, сколько боялся. Катушка пыталась сообразить, в чем тут дело, и вдруг, отбросив всякую стеснительность, заявила:

— Знайте, что муж мой умер и я больше не живу с Янку! Чего мне от вас это скрывать?! Посмотрите на меня: разве Янку мог бы так меня одеть?