Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Один из приезжих был пожилой человек по прозвищу Дамба-Подбородок — уж очень его нижняя челюсть напоминала обух плотничьего топора; лицо у него было широкое, квадратное, глаза с вывернутыми веками. Другой, помоложе, с нежным, как у девушки, лицом, помощник бухгалтера объединения, слыл задирой и забиякой. Третий, по кличке Синяя Голова — Гончиг, известный борец. Он, как и Балбар, красив, но необычайно глуп. Среди этих людей, не пользовавшихся в кочевье уважением, был и бедно одетый, измученный долгой дорогой старик, которого Чанцаал не знала, — видно гуртовщик, прибывший вместе с Балбаром.

Когда Чанцаал вошла, Балбар, сдававший карты, ласково улыбнулся ей:

— А-а, вот и ты, к счастью. Я только что им говорил: «Придется звать девушек, чтобы вычистить овечий желудок». Нам, запорошенным пылью из-под копыт скота, не часто выпадают такие дни. Ну, Сугар-гуай, собирайте овец.

Старик устало поднялся и вышел из юрты.

Вскоре все было готово. Чанцаал обработала желудок, сварила полный котел мяса и принесла его в юрту. Мужчины приготовились к трапезе.

Взяв бутылку водки, Дамба-Подбородок обтер ее рукавом и одним ударом вышиб пробку; первый стакан он подал Балбару. У края юрты стояла целая батарея бутылок, ожидавших своей очереди.

Разгоряченные водкой, игроки зашумели, заспорили о ставках. Чанцаал незаметно вышла.

В насквозь прокопченной и залатанной палатке сидел старик погонщик. Водка немного взбудоражила и его. Увидев Чанцаал, он позвал ее:

— Присядь, дочка. Я кое-чего скажу тебе. Всегда так бывает: у кого деньги и сила, у того и белая юрта, а кто слаб и беспомощен, обходится черной палаткой. Но печалит меня не это. Говорят, вот, мол, занесло тебя пылью из-под копыт скота. Правда это, я ведь много лет гоняю скот, чтобы прокормить семью. Стараюсь для себя и для людей. Перегонять скот — дело нелегкое. Из дому уезжаешь ранней весной, а возвращаешься лишь в начале зимы. И все это время живешь в тревоге за тех, кого оставил. Нередко приходится мерзнуть и голодать. Ты не думай, я не жалуюсь на свою судьбу и не унываю. «Живя по правде, и на телеге зайца догонишь». А вот Балбар меня обидел. Нечестный, фальшивый он человек, у него весь расчет на добрых знакомых. Казалось бы, чем лучше живешь, тем честнее должен быть. А слава, добытая обманом, рождает лишь жадность к деньгам — это тоже закон. Что ты знаешь о Балбаре, дочка? Ведь ему до людей никакого дела нет, только о себе думает. В прошлом году так же вот гнали стадо. Скот был тощий-претощий. Осенью же Балбар сдал жирный скот, и притом сдал самый первый. Я никому не завидую и ни в ком не ищу плохого. Да ведь не дело это: давать взятки и приносить убыток государству. Что делает Балбар? Получит обманом лишние корма, и ходит в передовиках, незаслуженно получая премии и грамоты. Теперь же он попросту крадет государственный скот. Говори, не говори ему — он и внимания не обращает. В том году на рынке пять или шесть голов продал, а в этом, глядишь, до двадцати догонит. Ты, наверное, думаешь, а может, даже и сердишься: вот, мол, мышь решила помогать государству, жил бы себе, делая вид, что ничего не знаешь. Только я хочу тебя предостеречь, как отец. Ты вот, дочка, любишь Балбара, а он тем летом женился на городской. Девушка очень капризная, заносчивая, говорят…

Чанцаал, не дослушав, вскочила.

— Что вы сказали? Балбар женат? — растерянно переспросила она и, прежде чем старик успел ответить, выбежала из палатки.

Один из игроков пел: «Мы играем в кости, а девушки смеются». Его прервал пьяный голос Балбара: «Янжин — та, что ждет дома; Чанцаал — та, что по пути». Мужчины расхохотались…

Что-то черное надвинулось на Чанцаал, сдавило грудь. Она судорожно глотнула воздух.

Заходило солнце, призрачный свет заливал все вокруг.

Пер. Л. Герасимович.

© Издательство «Прогресс», 1974.

1. СУББОТА. Хоролма придирчиво разглядывала себя, стоя перед большим зеркалом парикмахерской. Пожалуй, что-то изменилось в ее рыжих глазах. Кажется, еще сильнее стал заметен их золотистый оттенок от подкрашенных волос, от черной линии длинных ресниц. Нет уж, что дано человеку от природы, видно, не изменишь. Не придумали еще люди, как изменить цвет глаз. Впрочем, многие парни находят, что глаза у нее красивые. Взять, например, Мягмара.

— В твоих глазах — солнце, — говорит он ей. — Солнце! А ведь это здорово!

Хоролма осталась довольна своим видом. Вот разве что юбка… Не слишком ли рискованно было надеть такую короткую и светлую, почти розовую юбку? Да нет, ничего. Она бросила взгляд на свои стройные сильные ноги — летнее солнце окрасило их в цвет сандала, — недаром она гордилась ими. Но вот синие жилки… их становится все больше… Несколько лет назад Хоролма была знаменитой гимнасткой. Тысячи людей на стадионе восхищенно следили за каждым ее движением, изумляясь пластичности и красоте ее тела. Тогда Хоролме и в голову не приходило, что могут появиться эти синие прожилки. А теперь она знает: ничто, даже звание мастера спорта, не сотрет этих неизбежных отметин возраста.

Когда к тридцати годам привычная гибкость стала исчезать, Хоролма бросила гимнастику и стала парашютисткой. И здесь, в этом мужественном и прекрасном виде спорта, она завоевала право называться одной из ведущих. О Хоролме заговорили снова, теперь уже как о парашютистке, сочетающей в себе красоту и смелость. О, право же, ей есть чем гордиться. Эта мысль наполнила ее приятным ощущением уверенности в себе, заставив позабыть и о морщинках, неожиданно разбежавшихся вокруг глаз, и о синих прожилках. В глазах ее, как и в душе, словно заиграло солнце. Тщательно расправив юбку, она вышла из парикмахерской. На улице ее ослепило летнее солнце.

«А прохожие поглядывают на меня», — отметила про себя Хоролма и легко зашагала вперед. Она умела почти безошибочно угадывать мысли людей, мгновенно улавливая в их взглядах зависть или участие, злобу или симпатию. Эту свою способность она отнюдь не относила на счет особой проницательности, она считала, что этим свойством в какой-то мере обладают все женщины.

В этот субботний день улицы и площади города пестрели красками: будто кто-то щедрой рукой разбросал повсюду охапки цветов самых ярких оттенков. Она казалась себе сейчас розовым цветком, Хоролме нравилось так думать о себе. Словно танцовщица, она легко и плавно шагала вперед, подставляя лицо ветру. Право же, не было парня, который хотя бы краешком глаза не взглянул на нее. Какое-то ликование ширилось в ее душе. Вдруг дорогу ей преградил здоровенный мужчина с волосатыми ногами, в шортах, в больших темных очках, весь обвешанный камерами.

— Один момент, уважаемая госпожа. Вы — очаровательная монголка. Разрешите, маленький снимок… — И, не дожидаясь ответа, он щелкнул затвором.