Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

«Кокетничает с иностранцем», — прочла Хоролма в осуждающих взглядах прохожих. Но это ничуть не испортило ее настроения. Наоборот, она почувствовала новый подъем и вся засияла от радости.

«Очаровательная монголка!» Разве не приятно услышать такое от постороннего? Когда твое сердце способно вместить целый мир, всякая малость, каждое доброе слово открывает путь к радости, и кажется, будто солнце сияет ярче, а небо стало просторнее. Хоролма уже не ощущала улицу как улицу, она словно парила над ней. Ее сердце в этот миг замирало от любви. Нет, не к кому-то одному, она любила сейчас все и всех. Ей вдруг захотелось оказаться под куполом огненно-красного парашюта, чтобы, плавно проплывая над множеством людей, закричать во весь голос:

— Я люблю вас! Люблю землю, люблю небо, города и селенья, степь и горы!

Когда Хоролма радовалась, то радость ее не имела предела, но, если приходила печаль, ничто не могло развеять ее. О характере Хоролмы говорили, что он переменчив, как весеннее небо. На самом деле характер ее вовсе не был таким уж скверным, просто она была очень непосредственна. Она готова была делить все радости и беды мира.

Раздавшийся рядом смешок вернул Хоролму к действительности. Прямо навстречу ей шли две самодовольные нарядные дамы, увешанные украшениями. Одну из них Хоролма узнала сразу. Они вместе учились когда-то, бегали с коротенькими косичками. Но сейчас бывшая одноклассница стала столичной дамой и перестала знаться с Хоролмой. Ну да это ее дело, только зачем важничать.

— Как поживаешь, мастер? — бросила бывшая знакомая, презрительно сузив глаза.

У Хоролмы все внутри сжалось. И почему-то сразу погасла радость, только что переполнявшая ее. Словно не было огненно-красного парашюта, миг назад раскрывшегося над ней. И не было этих слов: «Очаровательная монголка!»

«За что она меня так!» — с горькой обидой подумала Хоролма. Ей показалось, будто солнце потускнело и казавшийся огромным синий небосклон стал совсем маленьким. Она не верила, когда ребята говорили, что ее слава, почетный титул, красота вызывают зависть, служат причиной пересудов, ни раньше, когда была знаменитой гимнасткой, ни сейчас, когда стала парашютисткой. «Какое ей дело до того, что я прыгаю с парашютом, что вышла замуж за человека моложе себя, что крашу волосы при своих рыжих глазах. Откуда эта злоба? За что?» — с недоумением думала Хоролма, и счастливый день стал тускнеть на ее глазах.

2. ВОСКРЕСЕНЬЕ. На просторном поле столичного аэродрома Буянт-ухаа — праздник: показательные выступления парашютистов. День выдался великолепный. Ни единого облачка. Небо такое ясное, что кажется — любой может прыгать с парашютом. Зрители рассыпались по всему зеленому полю. Кто расположился группами, кто в одиночку. Некоторые спустились к Толе: одни купаются, другие лежат на солнце, загорают.

Мягмар, муж Хоролмы, отыскал, себе место в сторонке. Что бы ни говорили о его женитьбе на женщине, которая старше его, он гордился своей женой. И все-таки скольку колкостей приходится ему выслушивать! «Погнался за знаменитостью», — говорили одни. «Попал в силки хитрой бабенки», — судачили другие.

Да, сплетницы работали усердно. Но ничто не умалит его любви к Хоролме. Он знает, все эти наговоры — пустое. Хотя порой когти ревности вонзаются в его сердце.

Сегодняшний день должен быть счастливым. Правда вчера вечером он вспылил без всякой причины; бросил Хоролме в лицо: «Ты — точь-в-точь Хоролма из „Трех печальных…“ [74] Имеется в виду Хоролма — персонаж из музыкальной драмы Д. Нацагдоржа «Три печальных холма». Ее образ стал синонимом коварства и хитрости. ». И сейчас еще его мучит стыд при воспоминании об этой выходке. Можно было бы, конечно, оправдаться, мол, был под хмельком. Но солнце так и не загорелось в глазах Хоролмы, как ни старался он развеять ее печаль… «Я обязательно скажу ей что-нибудь хорошее, как только она приземлится».

Первый самолет поднялся с аэродрома. «Зеленый кузнечик» — круг за кругом — набрал высоту и высыпал парашютистов. Прыгала мужская команда. Мягмар знал что Хоролма будет в третьем самолете. В синем небе, как цветы, раскрылись яркие парашюты и стали плавно приближаться к земле… Красиво!

Как только приземлится Хоролма, он бросится к ней и скажет:

— О, обрати ко мне свои солнечные глаза! Святая посланница владыки неба, ты родилась из цветка алой розы и спустилась на землю, чтобы озарить мое сердце! Клянусь, я никогда больше не обижу тебя! — Хоролма улыбнется своими золотистыми глазами, и забудутся злые слова, брошенные им вчера…

Откуда, зачем в этом солнечном счастливом мире появилась ревность? Точно змеиный яд, отравляют сердце сплетни. Как могли бы быть счастливы они с Хоролмой! Подумаешь, разница в возрасте! И вообще какое всем до них дело? Сегодня, собираясь на аэродром, Хоролма сказала: «Какое замечательное небо!» — и вздохнула. Как он мог, глупец, так сильно любить и сказать ей эти дурацкие слова!

Пока Мягмар размышлял, над Буянт-ухаа взлетел третий самолет. Все ждали выступления женщин-парашютисток. Во главе с Хоролмой они должны выполнить затяжной прыжок. Люди со всех сторон потянулись поближе к летному полю. Самолет продолжал набирать высоту. Наконец он достиг нужной точки, и от него отделилось несколько маленьких черных точек. Они камнем падали вниз. Затаив дыхание, люди считали: одна, две, три, четыре… Темные точки прочертили спираль, вот они превращаются в раскрывшиеся цветы — синий, желтый, голубой, белый. И только одного, ярко-красного, почему-то до сих пор нет среди них.

— Ой, смотрите, смотрите, кажется, кто-то упал! — раздались крики.

Обхватив голову руками, словно пытаясь защитить ее от удара, Мягмар с криком бросился бежать туда, куда устремились все. Взревела сирена «скорой помощи». Он продолжал бежать, все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло. И вдруг его объял ужас. Не в силах сдержать слезы, он только повторял:

— Не раскрылся! Ее парашют! Почему же он не раскрылся?

Пер. К. Яцковской.

© Издательство «Прогресс», 1980.

Джав-гуай открыл глаза, когда солнце осветило верхнюю часть решетчатых стен. Он с трудом повернул тяжелую голову, чтобы оглядеть юрту. Его потухшие глаза под синими отекшими веками глубоко запали. Прямой нос казался прозрачным, так что обозначались хрящики, а кожа обтянула скулы, и казалось, что они заострились. Все свидетельствовало о том, что дни его в этом грешном мире сочтены. Ухватившись рукой — одна кожа да кости — за привязанную к ножке кровати веревку, старик повернулся. Рядом на столике стояла пиала с разбавленным молоком. Он смочил губы. Потом долго всматривался в солнечные блики на стене. Там, снаружи, стоял отличный день. Но Джав-гуай уже давно видит небо только в тоно, а землю — в распахнутую дверь. Впрочем, в желтом пятне солнечного света, что падал на стенку юрты, он видел весь мир. Пока глаза не закрылись навеки, разве могут они забыть необъятные степи, по которым всю жизнь ты мчался верхом.