Ян Папп - Направление — Прага

Родители. Конечно, он их любил, уважал их, и, хотя ему не под силу было оценить по справедливости, что они дали ему, кроме самой жизни, Штефан не мог избавиться от чувства стыда за то, что они для него как бы отступили на второй план с тех пор, как он вылетел из семейного гнезда. Но, видно, такова уж задача родителей: научить детей становиться на крыло. И если верить словам деда Матея: «Парень, ты в жизни не пропадешь», — родители сделали для Штефана все, что могли, что было в их силах. Нет-нет, в этом ряду людей, с которыми он до сих пор общался, родители вне всякой конкуренции.

Если говорить об остальных, то дед Матей занял бы место рядом с Гайдошиком. Трудно сказать, что притягивало Штефана к этому костлявому, с виду неприветливому старику, которого он так боялся, когда был малышом. Наверное, то, что он, как принято теперь говорить, всегда был «на высоте положения». Штефан никогда не забудет, какой сумасшедший дом был у них, когда ни с того ни с сего стала вдруг издыхать их корова — как потом выяснилось, она проглотила гвоздь. Мама плакала так, что сердце разрывалось, сестры подпевали ей как могли, отец ломал руки и сокрушался: какое несчастье! — и тут появился откуда-то дед. Постоял, глядя на лежавшую корову (она уже была при последнем издыхании), а потом набросился на причитавшего отца: «А ты что, не мог позвать мясника? Хотя бы за мясо деньги выручили бы». Тут же сбегал в дом, принес длинный и острый нож, выгнал всех из хлева и собственноручно прирезал корову. Потом скрылся с деньгами, вырученными за мясо, а через две недели привел откуда-то славную телушку, для покупки которой ему пришлось, видно, добавить не одну крону. Привел и без лишних слов привязал ее в стойле.

И еще один случай вынырнул из памяти. Бог его знает за что он получил от Ондрея изрядную взбучку и с ревом прибежал домой. Дед Матей мрачно его выслушал. «Плачем делу не поможешь, — сказал он и всадил топор в колоду. — Понимаешь, чтобы не быть битым, нужно уметь драться. Смотри. — Дед несильно ударил Штефана в живот, тот охнул, а дед скрутил ему руки за спину и подсек ноги. — Так, а когда он будет на земле и не сдастся, двинь ему еще разочек в нос. А теперь попробуй на мне». Они повторяли эти захваты до тех пор, пока Штефан не овладел ими в совершенстве. «Вот теперь можешь с ним сквитаться», — с довольным видом сказал ему дед. Он сквитался с Ондреем на другой же день. А так как тот не хотел сдаваться, он двинул ему и в нос, памятуя дедов совет. С тех пор они с Ондреем стали закадычными друзьями.

Дед Матей. Когда ему было семьдесят два, его принесли в феврале от заводи, куда он ходил рыбачить. Замерзшего. Сказали, что он напился и заснул на морозе. Он сидел, прислонившись к вербе, и глядел на реку. Как сказал им доктор, это не был несчастный случай. У деда был рак, и он это знал.

Человек встречает массу людей, встречаются и расходятся, как на гулянье, добрый день, привет, как поживаешь, для одного сделает что-нибудь, тот сделает что-то для него, этому ты нужен, а он, опять же, нужен тебе, но вот таких, которые западают тебе в душу, не так уж много. Дед Матей, Гайдошик, Кепка. «…Кепка? — задумался Штефан. — Ну конечно, Кепка отличный мужик, порядочный до мозга костей, я его уважаю, но Горан мне как-то ближе, у него что-то общее с дедом Матеем. И видит бог, я ему эту сторожку построю. А потом уже остается, пожалуй, только Ян. — Штефан повернул голову туда, где раздавалось в темноте его спокойное, глубокое дыхание. — Даже странно, до чего мне полюбился этот моравский паренек. Что за особые сигналы оживают где-то в мозгу, но скорее всего в сердце, и вдруг связывают с кем-то другим, и мы безошибочно чувствуем, что настроены на одну и ту же волну, хотя с иным свои сигналы не согласуешь, хоть в лепешку расшибись».

Он услышал, как Ян рассмеялся во сне. Может, встретился во сне со Стасей? Хотя бы во сне, потому что в жизни это ему вряд ли удастся. Разве что в самом невероятном случае… хотя почему бы и нет, в жизни и не такое случается. Наверное, это головокружительно сильное чувство, если ради него человек готов отказаться от всего и совершенно забыть о себе.

«Вот странно, — подумалось Штефану, — а я в свои двадцать семь все еще не повстречал девушку, без которой, как говорится, не мог бы жить. Была Данка, первая моя любовь, которая оборвалась не по моей вине, не оставив на душе ни малейшего шрама. И была пара придорожных цветочков, сорванных мимоходом. А все равно хотелось бы прожить что-нибудь головокружительное, безрассудно прекрасное, вроде той лихорадки, которая постигла Гайдошика и его белокурую фею».

— Ложись! — крикнул он Яну и втащил майора под корни вывороченной ели.

На полоску леса, изувеченную весенней бурей, обрушился град выстрелов. Они трещали слева и справа, одиночные сухие винтовочные выстрелы и лающие автоматные очереди. Слышен был свист пуль и глухой стук, когда какая-нибудь из них врезалась в одно из деревьев, местами стоявших над буреломом.

После первых же выстрелов Юрда понял, что стрельба относилась не к ним.

— Мы влипли в перестрелку, — ответил он на невысказанный вопрос Яна. Судя по направлению стрельбы, через бурелом, оказавшийся на их пути, отступал какой-то отряд, снизу преследуемый противником.

С наибольшей вероятностью можно было предполагать, что отступали наши, но могло быть и наоборот.

Они лежали в углублении под комлем вывороченного дерева, а над ними виднелся кусочек неба. Штефан лихорадочно думал, что делать. До сих пор он всю дорогу придумывал самые невероятные н е о ж и д а н н о с т и, которые могли их встретить и которых он стремился избежать, но ситуация, в которую они вдруг попали, ни разу не приходила ему в голову. Ждать! Ждать и надеяться, что никто из отступающих или преследователей не обнаружит их в этой яме. Ждать, когда утихнет перестрелка, когда все перекатятся через них… А если кто-нибудь заметит их, тут же безжалостно стрелять — в этом пекле никто не обратит внимания на лишний выстрел.

— Ян, держи на прицеле пространство перед собой. Увидишь глаза — стреляй! — сказал Штефан. Подталкивая впереди себя майора, он проскользнул под комлем на противоположную сторону, чтобы их не застал врасплох кто-нибудь из поднимающихся по склону.

Скорчившись, Ян втиснулся в корни и застыл, выставив перед собой автомат. Теперь стрельба раздавалась отовсюду. В ушах его все еще звучали слова Штефана: «Увидишь глаза…» Он понял. Любой из преследователей или преследуемых опасен, лишь если обнаружит их. Опасны только глаза… Впервые ему пришлось бы стрелять почти в упор, на этом расстоянии он, пожалуй, различил бы даже цвет глаз того, другого. Если только другой не среагирует быстрее. Ян чувствовал, как стекает по позвоночнику холодная капля пота. «Нет, первым буду я, — настойчиво уговаривал он себя. — Если дело дойдет до этого, мне нельзя заколебаться, нельзя дать осечку. Ради Стаси, ради ее глаз. Ради Штефана». Он отогнал мысли, отвлекавшие его, сосредоточил все внимание на поле зрения перед собой. Оно было невелико: в полукруге, ограниченном сверху буреломом, а снизу — соседним лежащим стволом, покачивался на фоне неба желтый цветок пижмы. Между стеблем и околоцветником развевалась на слабом ветру паутинка бабьего лета. В этом малом пространстве могли появиться чужие глаза, туда было направлено дуло его автомата.