Ян Папп - Направление — Прага

— А в чем же?

— А в том, что я не имею права тебя судить.

— Не понимаю.

— Да нет, понимаешь. Отпустить тебя — это все равно, что признать тебя невиновным.

— И ты бы не ошибся.

Ян решительно покачал головой, подхватил рюкзак, вскинул его себе на спину, строго приказал:

— Пошли!

Майор не шелохнулся.

— Ты что, не слышишь? — прикрикнул на него Ян.

Майор побледнел, его глаза заблестели. Он стоял неподвижно, в упор глядя на Яна, руки непроизвольно сжимались. «Схватить его за горло, — говорил он себе. — Схватить и стиснуть». Чувствуя, как стучит кровь в висках, он сделал шаг вперед и протянул руки.

Ян увидел это движение и понял его. Прежде чем он успел ударить прикладом автомата, майор опомнился и опустил руки. Потом пробормотал что-то и нагнулся за рюкзаком.

— Пошли, — сказал он со вздохом.

Этот утренний конфликт обеспокоил Яна. Втроем у них все было иначе, там не могло быть сомнений, кто кого конвоирует. Чтобы сбежать, пленник должен был бы прибегнуть к хитрости, использовать их ошибку или подвернувшийся неожиданно момент. Теперь появилась возможность силой добиться своего. «Мое единственное преимущество, — рассуждал Ян, — в том, что я вооружен. Если бы дело дошло до кулаков, еще неизвестно, чем бы это кончилось. Нужно быть готовым ко всему». Он покосился на руки майора. Тонкие длинные пальцы явно никогда не сжимали ничего, кроме карандаша. «А могли бы они стиснуть чье-то горло? В случае крайней необходимости, самозащиты — конечно. А у майорчика есть все основания защищать свою шкуру, ведь будущее ничего хорошего ему не сулит. С его точки зрения все, что он ни предпримет, будет самозащитой. Он будет прав, если прибегнет к тем же средствам, которыми угрожаю ему я. Кто кого. А между нами — война, между им и мной проходит линия фронта. Война не на жизнь, а на смерть. Погоди! — вдруг прервал себя Ян. — Ведь он мог спокойно уйти, не сбежать, а уйти. Когда Юрду убило, он мог освободиться, разрезать ремни — знал, что у Штефана за поясом нож. У него было сколько угодно времени, чтобы выбраться из укрытия и исчезнуть, пока я сидел по ту сторону, дожидаясь конца стрельбы. Он мог взять автомат Штефана, рюкзак, все, что ему было нужно, и спокойненько смыться».

Ян недоуменно поглядывал на майора: «Почему он этого не сделал?»

«Почему я этого не сделал? — думал о том же майор Вайнер. — Проклятье, почему же я этого не сделал? Почему я пренебрег такой исключительной возможностью, больше она мне не подвернется! Что это было со мной?» Он восстанавливал в памяти тот момент, когда голова Юрды вдруг упала на плечо, а руки опустились. Ведь он все время наблюдал за Штефаном, ему больше не на что было смотреть, он видел сосредоточенный, настороженный взгляд Штефана, руки, обхватившие автомат, указательный палец на спусковом крючке. И струйку крови в волосах, и тело, обмякшее в последнем движении. Он понял, что произошло, это было так ясно и однозначно: Штефан стал жертвой случайного попадания, никто не обнаружил его, никто в него не целился, участники перестрелки понятия не имели, что рядом прячется кто-то. «Черт меня возьми, зачем же я тогда сидел как окаменелый и таращился на это бледное, бесповоротно застывшее лицо? Неужели меня так ошеломила смерть, которая ударила как молния и могла так же поразить меня, как поразила его? Или у меня вызвал шок тот факт, что впервые в жизни человек умер рядом со мной, у меня на глазах? Конечно, я не бесчувственная, равнодушная скотина, — размышлял Вайнер, — и войны, настоящей войны, я еще не нюхал, но не это обстоятельство связало мне руки. Ведь я даже не испугался, я не чувствовал ужаса или страха, ничего похожего, скорее я чувствовал какое-то изумление, сильное, невероятное изумление: неужели такое вообще возможно? Это было в первый момент. А когда я опомнился, когда понял, что случилось, я чуть не разревелся, что рядом со мной умер человек. Человек, которого я знал, который еще секунду назад был жив — и вдруг его нет. Я совсем не думал о том, что это был неприятель, что я должен радоваться его смерти. Человек ушел от нас внезапно, напрасно, ни за что ни про что. И мною овладело чувство такой тщетности, такого бессилия, что невозможно выразить. То и дело я слышал: этот пал, тот погиб у Авранша, тот где-то на Балканах, сегодня и ежедневно кто-то где-то погибал, умирал, знакомые, незнакомые, друзья-товарищи или совсем чужие, каждый день этим были полны газеты, люди говорили о смерти, как о погоде, я привык к этому, сочувствовал тем, кого я знал, их семьям и потихонечку, про себя, чтобы не сглазить, думал: слава богу, что я еще живой, что меня это не коснулось. Но совсем другое — ощутить этот переход от бытия к небытию, который я никогда не умел или не хотел представить себе, просто никогда не задумывался над ним.

Правда, у меня были связаны руки и ноги, но это не помешало бы мне дотянуться до ножа Штефана. Он лежал на боку, охотничий нож в чехле висел на поясе, и верхняя часть рукоятки блестела, как зеркальце. Я ее отчетливо видел и сейчас вижу, как вызывающе она блестела. Но смерть Штефана как-то сломила меня, я обмяк, растекся в печали и полной апатии.

И потом, когда мы его хоронили, стоило мне взять в руки один из автоматов, они были брошены в одну кучу с рюкзаками, потому что Ян был выбит из равновесия точно так же, как и я, и забыл про свою роль. Да, стоило мне подхватить самопал, навести на Яна и скомандовать: «Шагай отсюда подобру-поздорову, здесь наши пути расходятся, не поминай лихом». Ну да, теперь легко говорить, — издевался сам над собой майор Вайнер, — теперь-то я выдаю цветистые тирады на прощанье, которое не состоялось». Майор Вайнер тихо вздохнул. Хотел левой рукой откинуть волосы со лба, но тут же сообразил, что у него связаны обе руки и к тому же он привязан ремешком к левой руке Яна. «Ein blöder unverbesserlicher Trottel [7] Безмозглый, неисправимый кретин (нем.) . , — пробормотал он с отвращением. — Поделом тебе, безнадежному кретину. Впрочем, говорят, дуракам счастье. И в библии, насколько я помню, говорится: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное…» К царству небесному я и не стремлюсь, но куском земного счастья не побрезговал бы. Счастье… счастье… — рассуждал Вайнер. — Счастье само повернулось ко мне как перспектива, как возможность, как шанс, а я, растяпа, этот шанс не использовал. Конечно, я могу сказать: «Нет худа без добра» — так всегда утешается моя тетушка. Правда, я до сих пор не знаю, какое добро в том, что меня сбили на улице горячие кони пивовара и я месяц провалялся в больнице весь в ссадинах или что я у деда свалился с крыши и сломал себе руку… нет-нет, это философия для неудачников, соска-пустышка, карамелька, чтобы подсластить неудачу и проигрыш. Поэтому и мне ничего не остается, — ухмыльнулся Ганс Вайнер, — кроме как найти какую-нибудь пользу в своем проигрыше или, более того, обернуть его в полную противоположность и увидеть в нем перст божий. Например, я могу себе сказать: милый Ганс, у тебя была возможность сбежать, но ты этого не сделал, и потому остался жив, потому что ты мог спокойно попасть в руки других бандитов, пардон, партизан, которые вряд ли поверили бы россказням о побеге и повесили бы тебя на первом попавшемся дереве; или тебя сцапали бы наши и, в свою очередь, не поверили, что ты не дезертир, и повесили бы тебя на каком-нибудь другом дереве. А посему радуйся, что ты еще живой, что у тебя есть сторож, который сделает все, чтобы волосок не упал с головы твоей, который как ангел-хранитель будет защищать тебя на всех путях твоих от всякой опасности».