Корнелиу Леу - Власть

— Товарищ Трифу, тебе же сказали, сядь за машинку и напечатай текст нового постановления.

— Постановления? — спросил журналист упавшим голосом. — А какой смысл?

Кровь прилила к лицу Дрэгана. Он подошел к Трифу и отчетлива, чеканя каждое слово, произнес:

— Какой смысл? Такой же, какой имела демонстрация вчера утром. Есть резон показать всему городу, что новая администрация действует! И она действует вопреки всему. Еще есть резон и потому, что мы выполняем свой долг перед людьми, поставившими нас здесь! Имеет смысл и потому, что этим самым мы мобилизуем массы, которые отомстят за нашего Никулае.

Усталость, напряжение и ненависть заставляли Дрэгана быть многословным.

Трифу вздрагивал при каждом слове грузчика. Когда же он поднял лицо, то было видно, что в уголках его губ затаилась неопределенная, слегка ироническая, хитроватая и в то же время услужливая улыбка.

— Знаю, товарищ Дрэган, согласен, во всем этом есть смысл, — проговорил он тоненьким голосом. — Мой вопрос был чисто техническим. Какой смысл печатать это на обыкновенной бумаге, если для ротатора нужна специальная, — вывернулся он.

— Специальная бумага? — Дрэган, конечно, понимал, что журналист хитрит, тянет время, но заниматься им сейчас у примаря не было возможности.

— У нас есть и специальная. Пожалуйста! — сказал Киру и протянул листок. — Я прихватил и бумагу и растворитель.

Трифу быстро выхватил бумагу из рук котельщика и легким движением заправил ее в пишущую машинку. Он был доволен, что смог сдержать себя и никто не обратил внимания на едва заметную дрожь его пальцев.

— Хорошо, — сказал Дрэган. — Тебейкэ и Киру, еще раз просмотрите цены. Найдите план города, чтобы наметить, где обязательно надо вывесить наше постановление. А я ему продиктую, чтобы он не сделал какой-нибудь ошибки.

Киру и Тебейкэ принесли план города, и тут с площади опять донесся голос, усиленный мегафоном, об ультиматуме.

— Эй, вы там, в примэрии! Здание заминировано. Взрывчатка заложена с четырех углов. Выходите по доброй воле! Мы гарантируем вам охрану! Не рискуйте, иначе взлетите на воздух!

Голос звучал настолько сильно, что отдавался в продолговатом кабинете примаря странным эхом, заставляя даже звенеть стекла окон. Вверху, в темноте, словно огромный маятник, медленно раскачивалась люстра из трех светильников.

— Пиши, — говорил Дрэган журналисту, не обращая внимания на то, что Трифу внимательно прислушивался к голосу с площади. — Постановление номер один…

Подумав о том, что за столь короткий срок произошло слишком много перемен и переворотов, Василиу обнаружил, что рассуждает эгоистично.

Он думал о себе, о своей жизни, о служебной карьере. Ведь его родители и мечтать не могли о том, что их сын когда-нибудь достигнет достаточно высокого положения. Он вспомнил различные моменты своей жизни, взлеты и падения, когда он думал, что все пропало и когда брался за, казалось бы, невозможное. Вспомнил, как мечтал стать инженером и как ему не удалось это, как он страдал в первые годы армейской жизни, но потом добился того, что его стали ценить и уважать товарищи. Он не забыл трудных лет в военном училище и отчетливо помнил тот день, когда стал офицером.

Все это пронеслось в его голове, когда он шагал по ночному городу, претерпевшему за последние часы столько потрясений. К его удивлению, на улице было сравнительно много народу, хотя час был поздний. Люди выходили из домов, из близлежащих улиц. Идя мимо них, он думал о том, что, вероятно, они презирали его прежде, но теперь их отношение к нему изменилось. Они делали вид, что не узнают его, считая, что он один из тех, кто блокировал примэрию, пытаясь подавить установленную ими власть. Так думал он, идя тяжелыми шагами. Время от времени он передергивал плечами, словно желая сбросить с себя взгляды людей, смотревших на него из-за углов и из окон домов.

Они могли бы его и убить без всяких угрызений совести. Он чувствовал это, и его охватывало озлобление. Ему хотелось остановить их, собрать и крикнуть им, что совершенное им сделано для них же, а они, неблагодарные, теперь презирают его только за то, что на нем была военная форма.

Эти люди возмущены тем, что случилось и что сделал Танашока. Они сочувствовали тем, кто находился в здании примэрии. Теперь он понимал, какую силу они представляют и что значит их единство. Он почувствовал необходимость быть среди них, стоящих перед кордонами жандармов и моряков, окруживших площадь. Они не двигались, не проявляли активности, но и не отступали. Не выступали против Танашоки, не бросали камней в его стекла, однако то, что они собрались все вместе, не могло означать ничего хорошего для дряхлого богача.

Дряхлый старик богач!.. Василиу теперь узнал многое о его жизни, о том, как совершилась эволюция этого человека: прожженный бандит стал хозяином этого города. Василиу знал теперь о преступлениях и грабежах, совершенных Танашокой. Этот почитаемый в городе человек начал с бандитских ударов ножом. Теперь он занимался особенно крупными сделками и махинациями. Один солдат рассказал Василиу о кладе, добытом им и спрятанном вместе с другими. Танашока потом забрал клад себе, обманув всех.

Грабеж, вероломство, беззастенчивость в выборе средств — все это, начиная от элементарного и очевидного попрания достоинства человека и кончая возведением своей персоны до общественно-государственной значимости, делалось во имя богатства и власти.

Неотвязная мысль о том, что он, крестьянский сын, потерявший землю, которой был наделен по закону, с годами растерявший все, во что верил, и достигший того, о чем и мечтать не мог никто в его роду, заставляла Василиу думать, что его отец потерял столь желанную землю из-за махинаций Танашоки, который лишил куска хлеба сотни людей.

Раздумывая над всем этим, Василиу недоумевал: разве возмущаться всем, что происходит, означает заниматься политикой?

Шаг его становился все тяжелее. Люди на улицах не знали, что его вызвал командор, что, может быть, через несколько минут его арестуют за то, что он не хотел видеть в их глазах ненависть, которую он не заслуживает.

Он мысленно пересмотрел все тяжелые ситуации, которые пришлось пережить. Они были преодолены во имя определенной цели. Ему хотелось своим трудом, честностью и цельностью характера добиться такого положения и достичь такой ступени общественной лестницы, с которой уже никто не смог бы его столкнуть.

И вдруг все разбилось вдребезги. Ему надо выбирать одно из двух, даже если он не хотел бы ни того, ни другого. Так неожиданно вдруг оказаться в положении несправедливо презираемого этими людьми! Или через некоторое время выслушать нотацию какого-то фанфарона о долге! А может быть, командор и не станет с ним разговаривать, а просто арестует его?!