Корнелиу Леу - Власть

Чувство полного безразличия овладело им. Он и в грош не ставил этого человека, но один и тот же вопрос все время мучил Василиу: «Зачем, зачем?.. Выбор сделан, это верно. То, о чем говорит Дрэган, внушает мне больше доверия. Но почему я обязательно должен выбирать?.. Что у меня общего с политикой?»

И несмотря на то что его выбор не казался ему плохим, он чувствовал себя униженным в собственных глазах.

Командор встретил его, вытаращив глаза в красных прожилках сосудов. Он потащил капитана в помещение позади кофейни и тщательно прикрыл за собой дверь.

— Милостивый государь, хорошо что вы пришли… Но как вы трудны на подъем, милостивый государь!

Капитан ничего не понимал.

— Нам надо поговорить, ситуация очень напряженная, — продолжал командор.

Василиу по-прежнему ничего не понимал. Командор принял его молчание как отказ войти с ним в контакт.

— Милостивый государь, — взывал к нему с мольбой командор, — да будьте же более сговорчивым! Вот увидите, как мы все отлично уладим!

— Я не собираюсь ничего улаживать, господин командор, — искренно ответил Василиу.

— Значит, не хотите? Не преследуете никаких целей? — сказал командор и, подойдя к нему вплотную, стал горячо объяснять причину его вызова к себе. — Капитан, вы понимаете, что в сложившейся ситуации должным образом можем сотрудничать друг с другом только вы и я? Как-никак мы представляем армию!

Василиу наконец понял, чего от него хотят. Он уловил, что речь идет не об аресте. Напротив, командор нуждается в нем, хотя капитан не мог взять в толк почему. Василиу через окно посмотрел на площадь, охраняемую моряками. Они стояли плотными рядами и группами около пулеметов. Совсем как на фронте.

— Вижу, что солдат у вас и так достаточно, — сказал он. — Зачем вам понадобился я?

Командор был глубоко убежден, что капитан смеется над ним и делает вид, будто не понимает, в чем дело.

— Милостивый государь, пусть катятся ко всем чертям эти солдаты! Не делайте вид, будто вы не понимаете, в чем дело. Речь идет о вас, лично о вас.

— Обо мне? — Василиу был вправе удивляться. Командор же кипел от гнева и нервничал, полагая, что тот играет с ним в кошки-мышки, не поддается и испытывает его.

— Конечно, милостивый государь, о вас! И ради бога, не давайте мне больше повода для раздражения. Разве вы не поняли, почему этой ночью вашу часть оставили в резерве?

— Нет.

— Чтобы завоевать доверие у коммунистов, милостивый государь!

— Не понимаю, господин командор. Я не сторонник никакой политики.

— Не понимаете?.. Не хотите понимать. Для того чтобы вы могли продолжать политику, начатую после полудня.

— Я не занимаюсь никакой политикой, господин командор!

— Э, бросьте, милостивый государь! Мы знаем друг друга с самого начала войны!

— Честное слово!

— Я ничего не понимаю!.. Скажите хотя бы, какая у вас связь с коммунистами?

— Никакой!

Командор недоверчиво посмотрел на него, потом осторожно спросил:

— Если это так, почему вы увели свой полк?

— Было бы глупо продолжать так стоять: солдаты не оказали бы никакого сопротивления.

— Милостивый государь, будьте серьезнее, разве это причина?

— Я дал вам слово.

— Ничего не пойму!

Командор посмотрел на него, как на нечто из рук вон выходящее, и оживился:

— Милостивый государь, необходимо воспользоваться тем, что вы сделали. Воспользуемся…

— Господин командор, я не преследовал никаких корыстных целей…

— Э, ладно, оставьте эти глупости! Вы поймите: вам улыбается фортуна. Милостивый государь, надо разыграть карту и дальше. Только так мы сможем спасти себя! Постойте, не торопитесь. Я вам все немедленно расскажу… — И он заговорщицки посмотрел на Василиу. На этот раз он говорил более уверенно, так как понял, что капитан был искренен. — Милостивый государь, необходимо обговорить политику, которую мы будем проводить. Я сию минуту все объясню. У вас сейчас самая большая козырная карта перед коммунистами. У меня она есть перед остальными. Мы можем оказаться в передряге в любом случае, если к власти придут как те, так и другие. Мы должны помочь друг другу, помочь! Кто знает, что еще может случиться? Мы будем проводить политику невмешательства. Вы входите в контакт с коммунистами и говорите, что я тоже согласен с вами и готов помогать им. Я проведу такую же работу с другими, рассказав им о вас. Это единственная политика, которую мы сможем проводить, чтобы спастись… Ну, милостивый государь, почему вы молчите?! У вас есть другое решение? Говорите же…

— Позвольте подумать, господин командор, — ответил Василиу.

Командор воздел руки к небу:

— Подумайте, подумайте! — и более спокойно добавил: — Думайте, но побыстрее, милостивый государь. У нас нет времени! Побыстрее!

Однако даже после встречи с командором Василиу ничуть не изменился. Он был столь же молчалив и столь же задумчив. Он ощущал себя рыбой, выброшенной на берег, и чувствовал, как задыхается.

«Общая политика! Политика защиты!» — мысленно повторял он и неожиданно совершенно четко осознал, что интуитивно он уже раньше испытывал отвращение к тому, что предлагал командор. «Разве он впервые это мне предлагает? Или я сам придерживаюсь такой политики?» Василиу стало как-то не по себе, он никак не мог избавиться от мысли о командоре, который спасал свою шкуру. Василиу преследовал его озабоченный шепот, когда тот хитроумно выдвигал тайные планы: один — с коммунистами, другой — с их противниками. Никакой принципиальности, никакой порядочности! Все перемешано в одном болоте. Никаких идеалов, и единственная цель — спасти свою шкуру…

Мысленно анализируя все моменты, которые ему уготовило создавшееся положение, Василиу саркастически подсмеивался над самим собой: «Значит, все равно занимаемся политикой? Политикой защиты своей собственной шкуры!..»

В помещении уездного комитета партии его встретил чернявый мужчина, назвавший себя Олару.

— Товарищ Олару, — многозначительно сказал ему Василиу, — я со своими солдатами в вашем распоряжении…

Придя в себя, Алексе подумал о жене. Удалось ли Иоане спастись или ее так же, как и его, схватили и, протащив по мостовой, привязали к какой-нибудь повозке с боеприпасами?..

Все тело онемело, и, чем сильнее трясло, тем больнее впивались в его тело камни мостовой. Все в нем ожесточилось, однако сознание было ясным и четким. Руки болели так, что невозможно было терпеть. Связанные сзади и прижатые к телу, они цеплялись за каждый камень. Алексе чувствовал, как кровь из привязанных к повозке ног стекала по всему телу и достигала исцарапанных рук. На небе, затянутом черными тучами, мерцала, ободряюще подмигивая, одинокая звезда.