Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

Блаженны плачущие ныне —
Я не смирил своей гордыни.
Тебе, любимая, пою:
Даст Бог — увидимся в раю,
А не в пустыне…

Взять нельзя то, что я завещаю, —
И друзья стоят за вещами.
Любимый, и ты вместе с ними
Всё шепчешь и шепчешь «усни» мне.

Не все умрут,
Но все изменятся:
И там и тут
Я буду пленницей

Твоей любви
Воды и невода…
Храм на крови.
Прочнее некуда…

Никто ни в чём не виноват,
Не виноват ни в чём.
Я вырубил вишнёвый сад,
Что за твоим плечом.

И жизнь-краса и смерть-коса
Горят в моём окне:
Вишнёвый сад, вишнёвый сад
Ты подарила мне…

Слова верны и милосердны,
Мы повторяли их усердно:
Любовь и ревность не равны…
Сейчас же из другой страны
Я безуспешно повторяю:
Любовь без ревности теряет
Меня, как принадлежность Рая,
Тебя, как чувство глубины…

Есенин — чемпион среди самоубийц.
Он не искал чернил,
Но обошёлся кровью…
Увы, не только он
привычно падал ниц
С энергией светил,
С посмертною любовью.
Не соревнуясь с ним —
Мы победить хотим.
В итоге: сократим
Путь к своему надгробью…

На перевале Хокусая встретил.
Он доживал последнюю фамилию и год.
«Здесь нежный выпадает снег, маэстро! — сказал я. —
Бледные щёки лепестков снега — это бледность
слегка сиреневой Сакуры, не правда ли?»
Я видел, что он меня не понимает.
«Фудзи!» — три раза повторил я.
Сделав руками несколько взмахов на манер ёлочки, добавил:
«Пагода, пагода!»
Хокусай на перевале пристально посмотрел на меня:
брови приподнялись, впали виски,
открылись кривые охристые зубы.
«Банзай: ужимка, театр Но, харакири, Хариучи, Хиросима…» —
но я молча следил вьюгу.
Того Кутуньо, татами, макивары, нунчаки… то-то!»
И вдруг…
Хокусай понимающе улыбнулся:
«Кремль, кушак, винтовка, Ленин, Репин…»

Я приподнял бровями усы морщин на бледном своём челе
и слегка склонил к Учителю голову.

природная собака Тюильри
учуяла падучую хозяина спесь
Смесь радости и одиночества и одичалости тлетвор
Заслышав свист ярости взвизгнула сука язык прикусив
Отлаилла
Лак ласки ластилила пред
Кучера кнут из памяти, бред
ластиком вычеркла
Пуги на смерть испустив тяжёлый дух из пасти пламень
Глумливым клубнем бок сырое мясо разложенье
— Месье вам надо нервы…
— Какие нер огда их не! Всё вымотала сука…
Суке скажем так:
— Пшёл вонь! Давно мечтала бабочкою стать

Прикоцаный парень
в могиле лежит,
и молча в глаза
он лопате глядит:

«Лопата, лопата,
меня пожалей,
родился я в роще,
где жил соловей».

Ну вот…
Жили-были дедушка с бабушкой.
У них не было детей.
Потом у них родился медведь.

Он пошёл в магазин.
Он купил себе:
газировки, хлеба, колбаски,
жвачки, котлетки, кашки,
хлеба, молочка, яичек, хлеба,
колбаски, водички, конфеты,
яблоки, кефир…
Он пришёл домой.
Он лёг
и напукал в диван.

Иди искать корейца Ли.
Жена ушла, сбежали дети.
И начинаем с похорон.
С тобою выпьем Ли за
всё на свете.

Что там годы — шесть шестёрок
в лагере…
Двое совершеннолетних
могли бы пожениться,
если б захотели.
Три конфирмации, будь
я трижды девочкой.
Но уже 36 раз по 100
я говорю себе:
«Давай поцелуем действительность
ещё раз, без последствий!»

Никто так часто не меняет
зубов, как моя подруга:
золотые,
фарфоровые с бриллиантиком,
голубоватый изумруд…

Не знаю — в каких она
придёт этой холодной весной..

Сегодня в гор. бане смотрины.
Разнообразие в уральской Азии,
как в базе вторсырья.

Отвёртками наделали в дверях
глазницы, разглядывая в ящике
фруктовщиц персики…

Взломали дверь тогда,
не разобрать солянки,
и кто-то килькой хули-
ганит, срывая сход, —
устроил винегрет.

На панорамном фото ничего
не видно: тела, тела и явный
перегиб в природе!

Она сидит на стуле у окна,
как будто бы позирует для вечности.
И год сидит она, и два,
Махмуд сдувает пыль
с нея,
её легонько шевеля,
ей нежно поправляет
бант.

На тропинке в осеннем лесу,
в жёлто-красной листве,
на бледнеющей зелени,
в тёплом платье своём
ты, играя в лису, улеглась,
соблазняя медведя коленями…

И с тех пор по осеннему лесу
мы одни от полянки к полянке скитаемся,
где грибками, где мёдом, а в основном
мы любимой любовью питаемся.

А когда ты состаришься совсем
и некому будет тебе водички стаканчик подать,
я тебя съем.
И с тобой в животе полечу в рай.

Я наложил на себя руки.
Потом ноги.
Потом наложил на себя член.
Хотел было отправить себя наложенным платежом.
Куда подальше.
Но не получилось.
Закончил тем, что я наложил в штаны.
То-то вони было.

«Да брось ты её», — посоветовали мне друзья.
Я бросил.
Она упала. Отлежавшись, она встала и вернулась.
«Плюнь ты на неё».
Я плюнул.
Она утёрлась и никуда не ушла.
«Пошли ты её».
Я послал.
Она сходила, недолго там побыла и вновь вернулась.
«Да насери ты на неё».
Я не решился.
«Спасибо», — сказала она.

Ты засунула палец в рот и случайно откусила его.
От неожиданности и боли ты стала трясти рукой.
Рука от такой тряски отпала.
Испугавшись, ты схватила отпавшую руку другой рукой, пытаясь приладить её на место,
но добилась только того, что у тебя отвалилась и вторая рука.
Это несчастье так тебя расстроило, что ты стала рыдать.
От плача выкатились твои глаза.
В растерянности ты стала бегать по комнате, не видя ничего перед собой.
Это закончилось плачевно — ты налетела на окно.
Стекло разбилось и, падая, разрезало тебя на куски.