Камен Калчев - Двое в новом городе

— Кто?

— Форсун.

Мы помолчали, каждый мрачно глядел перед собой. Потом он засуетился, предложил осмотреть дом. Я не возражал — за этим, собственно, и пришел.

Мы прошли по доске, чтобы не повредить только что зацементированную площадку у крыльца. Лачка (так звали хозяина) шел впереди. Газеты на окнах выгорели и пожелтели от солнца. Когда он отворил дверь, на меня пахнуло чабрецом и еще какими-то сушеными травами. В комнате царил полумрак, и Лачка зажег лампу. Я увидел железные койки, над одной из них висел ковер с озером и лебедями, другие стены украшали картинки, изображавшие дружину Христо Ботева и казнь Васила Левского. Кровати застелены кружевными покрывалами.

— Это наша спальня, — объяснил Лачка, — там вот кухня и терраса. Соседнюю комнату — она побольше — мы отвели сыновьям.

Оказалось, комната, которую сдают, находится в пристройке. Для меня это было неожиданностью, настроение упало. Но он поспешил успокоить — комната чистая, да и к природе поближе. Под природой, судя по всему, понимался огород. Я решил все-таки взглянуть.

В пристройке с кривым подслеповатым окошком в огород действительно было какое-то подобие человеческого жилья. Стены обшиты досками, черепичная крыша. Лачка отворил протяжно заскрипевшую дверь, пригласил меня внутрь. Комната показалась мне большой и совершенно пустой. Только в глубине, у перекошенного окна, виднелось что-то вроде нар, застеленных пестрым покрывалом. Лачка сказал, что здесь днем отдыхает жена, но это временно, а вообще можно будет положить пружинный матрац. Тут прохладно, к тому же мух гораздо меньше, чем в доме. Там их тьма-тьмущая. Не иначе они туда на свет слетаются, хотя окна и заклеены газетами добрую половину года.

— Да, летом здесь прохладно, а зимой тепло. Пристройка-то из дерева. А оно хорошо защищает и от жары, и от стужи.

Он открывает окно, высовывается наружу. Я слышу, как он кричит оттуда:

— Укропом пахнет и разными цветами! Очень полезно для здоровья.

— Терпеть не могу запаха укропа. С детства.

— Во всяком случае, не брынза, — ухмыляется он, с трудом влезая обратно. — Тут чистый воздух, природа. Можно и в огороде спать, когда начнется жара. Во Фракии летом жарко бывает.

— Нет, здесь я бы жить не согласился… Ведь не даром, деньги немалые. Что ж, поищу в другом месте. Извините, что побеспокоил.

Мы выходим из пристройки. Лачка что-то прикидывает в уме. Жена его все так же дремлет на колченогом табурете. Она даже не шевельнулась.

— Из-за нее сдаю, — изображая отчаяние, машет рукой Лачка. — Кучу денег сжирают лекарства… Да, не нравится, значит… Я вот что думаю: в крайнем случае мои парни могли бы сюда перебраться, а тебя — в их комнату. Только она ведь большая. Будет маленько дороже. А как же? По метражу… Желающих хватает. Отбою нет, каждый день спрашивают.

Вернувшись к площадке перед крыльцом, мы уже не садимся на скамейку. Хватит торговаться! Я направляюсь к калитке. Лачка хватает меня за руку.

— Погоди, куда ты?.. Кому другому я, пожалуй, сдавать не стал бы, понравился ты мне… К тому же тебя знакомые рекомендовали.

Я мрачно уставился на забор.

— Можно подумать?

— Думай, пожалуйста. Только время не терпит.

Он проводил меня до машины и все смотрел на меня, льстиво, по-цыгански, разглаживая свои усики. Только забравшись в кабину, я смог наконец избавиться от его магнетического взгляда.

Я вырулил на главную улицу и вдоль Марицы поехал к городу. Подъезжая к первому мосту, еще издали заметил у обочины женщину. Она мне махала. Не люблю оставлять людей на дороге. Решил и на этот раз быть великодушным. Притормозив, спросил в темноту:

— Вам в город?

— На комбинат.

— Садитесь.

Я смотрел перед собой, занятый мыслями о Лачке. Женщина быстро открыла дверцу, ловко поднялась в кабину, села справа от меня. Запахло духами. Я искоса посмотрел на нее, но в полумраке кабины не смог разглядеть лица. Показалось, что молодая. Она на меня не смотрела, раскрыла сумочку, достала платок, начала вытирать лицо. Я снова покосился в ее сторону. Неожиданно она повернула голову, рука с платком опустилась, и я почувствовал, как у нее перехватило дыхание.

Рядом со мной сидела моя бывшая жена — Виолета Вакафчиева.

Я крепче сжал баранку, словно боялся от волнения выпустить ее из рук. Виолета тоже смутилась, встревоженная нечаянной встречей. Я слышал ее прерывистое дыхание. В кабине довольно тесно, далеко не отодвинешься. К тому же ехать вот так вместе и не думать друг о друге нельзя.

Она сложила руки на сумочке и не смела пошевелиться. Оба мы абсолютно не представляли себе, как держаться дальше, с чего начать разговор. Машина громыхала на выбоинах, но я отчетливо различал каждый звук в моторе. Он работал нормально. И с фарами все в порядке — далеко освещают дорогу.

— Ты все еще в общежитии? — неожиданно произнесла она, быстро взглянув на меня и словно сразу же пожалев, что нарушила молчание.

— Да, все еще там.

— Наверное, неприятно в общежитии.

— Нет, отчего же… Приятно, — ответил я.

— Неудобно.

— Ничего, мне удобно.

Она замолкла. Небось подумала: «Все такой же упрямый». И назидательно, как десять лет назад, проговорила:

— Тебе надо снять комнату.

— Там ведь тоже комната.

— Много расходов.

— Хорошие комнаты не дешевы. Частники дерут.

— Да, но зато отдельно, самостоятельно.

— А что мне в этой самостоятельности?

Я ждал, что она мне сейчас «выдаст», как бывало. Она не замедлила это сделать, язвительно сказала:

— А толк в том, что не придется жить под одной крышей с такими, как Евгений Масларский.

Мне стало жалко Виолету. Понял, что ревность ее гложет. Опять (в который уже раз?) она обманулась. Я видел ее утомленное лицо. Ни пудра, ни помада явно не помогали. Около рта — морщинки, глаза усталые. Такое впечатление, что перед тобой состарившийся ребенок. Жалость к ней сдавила мне сердце. Неужели я позволю себе злорадствовать? Решил больше не противоречить, не подливать масла в огонь. Раньше, когда мы были женаты, такого я за собой не замечал. Видно, становлюсь добрее, во всяком случае, снисходительнее.

Несколько минут мы молчали. Потом я проявил инициативу: спросил, не в этом ли квартале она живет. «Да», — ответила она. Из дальнейших расспросов я узнал, что запахи с химического комбината долетают сюда только при восточном ветре, но это случается редко. К тому же река рядом, освежает воздух. Квартал явно с будущим. Строят здесь очень много. Болгарину только дай волю — немедля начнет строить дом. В сущности, это положительная черта. Не так ли?..

Она оживилась. Не знаю почему, но вдруг вспомнились конфеты, которые она мне прислала ко дню рождения. Ассоциация странная, но вполне логичная. Мне стало неловко, что до сих пор ее не поблагодарил. Хотел было прервать ее, но передумал — жаль было портить ей настроение, уж очень увлеченно хвалила она квартал. Возле реки, оказывается, живописные уголки — плакучие ивы, беседки, много роз, теннисный корт, даже свой альпинарий. У меня чуть не сорвалось: «А как насчет эдельвейсов?» Вовремя спохватился. Она говорила серьезно, и ее серьезность передалась мне.