Алла Калинина - По образу и подобию

Когда зазвонил телефон, я почти поверил, что это Лилька, но это была Маша. Я удивился, ведь мы совсем недавно виделись, это было как-то не в Машиных обычаях.

— Послушай, Юрочка, где это ты пропадаешь? Я тебе звоню, звоню, никого нет дома.

— Я уезжал. В Ленинград.

— Но теперь-то, я полагаю, ты уже вернулся?

— Как видишь.

— Вот и прекрасно. А я как раз собралась сегодня посетить тебя.

— Маш, сегодня не выйдет, я сейчас уезжаю, у меня уже встреча назначена.

— И очень хорошо, езжай, у тебя еще целый день впереди, а я приеду попозже, вечером. Ты когда вернешься?

Сопротивляться Маше всегда было бессмысленно, я покорился, в конце концов Маша — очень недурное развлечение. Это всё мои излишние духовные запросы мешают мне принимать эту прекрасную жизнь такой, какая она есть. Маша так Маша, прекрасно, великолепно! Правда, с ней, конечно, я никакими новостями делиться не буду, ну и что же? Скажу даже больше, именно ей, свидетельнице моих необыкновенных научных успехов, я потом ни слова не сказал о своих рабочих неприятностях, она и понятия не имеет, чем потом все это кончилось. Неприятно было бы мне увидеть в ее широко расставленных золотистых глазах веселую насмешку над своей неудачливостью. А на что еще я мог рассчитывать? Зато сейчас я получу свою порцию чистой, ничем не замутненной любви, доведенной до высоты искусства. Что в этом дурного? Оба мы свободные люди, почему же тогда мне надо каждый раз все снова и снова это себе повторять, словно себя уговаривать? Потому что мы не любим друг друга? Но ведь это и не требуется в данной ситуации, ни ей, ни мне. В сущности, ведь мы скорее приятели, чем что-нибудь другое, почему бы нам и не быть тогда партнерами в легком однодневном взаимно приятном деле? Все так, а между тем… не хотел бы я, чтобы моя новообретенная родня хоть что-нибудь знала о моих развлечениях. Да и зачем кому-нибудь вообще знать об этом? Это глубоко личное дело. Ну а днем я конечно же поеду к Валентину, я уже скучаю без него.

Валентина я застал врасплох, он работал. В комнате на столе разложен был какой-то серебристый искрящийся материал, и Валентин размечал его розовым остро заточенным кусочком мыла.

— Обожди, у меня срочная работа, — сказал он, и от смущения лицо его стало холодным и неприступным.

Я кивнул, с удовольствием погрузился в старое удобное кожаное кресло, вытянул ноги и снял очки. И сразу все прелестно расплылось передо мною — светлые прямоугольники окон в глубоких нишах непривычно толстых стен, зеленая солнечная чаща сада за ними, красные мазки гераней на стеклах, пятна тени, света, высокая фигура брата, склоненная над столом, быстрые и плавные движения его рук. Почему мне всегда было здесь так хорошо? Я потянулся, сощипнул листик герани и растер его между пальцев и сразу почувствовал кисловато-горький сухой запах чего-то позабытого, щемящего, похожего на пыль дальних дорог.

— Ты не заснул там, братец? — спросил Валентин, как всегда не называя меня по имени. — Я скоро кончу. Это один мой старый клиент в пятницу за границу уезжает, вот я и стараюсь. А так дома я редко работаю, зачем? Сейчас раскрою, а дальше уже Тамара сама смечет. Да ты правда, что ли, спишь?

— Я не сплю, просто без очков совсем слепой.

— А зачем снял?

— Отдыхаю. Без очков все сразу делается другое, даже можно увидеть то, что в очках не видно.

— Что же, например?

— Обобщение. В очках я вижу слишком много подробностей, а так — только главное, например, что это — светлое, а это — темное. Очень удобно, как в художественной литературе. И сразу все ясно.

— Ну, все ясно, наверное, никогда не бывает. Самое достоверное в мире — это факты, верно? Вот я сейчас крою костюм. Факт? Факт. Ну, а дальше как этот факт можно оценить? Хорошо это или плохо? Для клиента хорошо, потому что костюм будет готов вовремя, для меня плохо, потому что работаю вот в выходной день, для меня хорошо, потому что я больше получу, для него плохо, потому что он больше заплатит, и так далее и так далее. И результат можно оценить так же, одним костюм понравится, а другим нет, будь он хоть самый лучший на свете, потому что они предпочитают фирму, и тоже по-своему правы. Но главное даже не в этом. Наденет мой клиент костюм и будет выглядеть в нем, как настоящий дипломат. И будет это самая большая ложь на свете. Потому что он дурак, лентяй и чинуша. И нечего ему делать там, за границей. И в делах он не понимает ни бельмеса. Да что и ждать от него, если он свой родной русский язык за всю свою жизнь освоить не смог, ты бы послушал только, как он говорит! А никто как будто и не замечает, словно так и надо. Тебе не приходило в голову, почему это у нас не считается позором незнание родного языка? Вот, например, не знать, кто такой Тото Кутуньо или как сыграли в хоккей наши с чехами, или медаль повесить не на ту сторону — это неудобно, а падежей не знать — самое милое дело, зачем они нужны, падежи-то? И получается, создаю я своим высококвалифицированным трудом видимость человека, а человека-то и нет, дурак дураком. Где же тут ясность?

— Ну а дурак-то хоть абсолютный, без обмана?

— В том-то и дело, что нет. Это на мой вкус он дурак, а для себя — так очень неплохо умеет устраиваться в жизни; с его точки зрения, это я, наверное, дурак. И тоже он прав, по-своему, где он и где я на социальной лестнице! Мне-то, конечно, наплевать на эту лестницу, но кто, кроме меня, об этом знает? Вот разве что ты…

— Да, двойственная выходит картина мира, — я засмеялся, — ну так вот мода, например, чем тебе не абсолют на данный, конечно, отрезок времени?

— Мода? Ну это, знаешь, слишком большое понятие, к нему вообще неизвестно, с какой стороны подойти.

— Это ты о моде?

— Конечно. Мода, если хочешь знать, это вообще модель человечества. Как ты думаешь, когда она возникла впервые? Не знаешь? А мне кажется, она была всегда. И начиналась она с времен года, следовала за ними не только в смысле целесообразности, но и в понятии прекрасного. И так шло и шло, пока мода не стала касаться не только красоты — всего: научных идей, и искусства, и отношений между людьми, и даже заблуждений. И она превратилась в конце концов просто в расхожую точку зрения, присущую тому или иному кругу. Непонятно только, как она образуется, мода, ведь это заблуждение, что ее выдумывают, она возникает сама, по каким-то своим законам. Влиять на нее невозможно, и в то же время в ней есть своя логика, которую можно проследить. Вдумайся, мода всегда есть отрицание прошлого ради будущего, как бы протест против отжившего.

— Отрицание? А по-моему, наоборот, рабское подражание. Как все, так и я.

— Да мы о разных вещах говорим. Я о моде, а ты — о ее потребителях. Этим дуракам что ни дай, им все равно, заглотают. Но сама мода — это же закон, один из законов развития человеческого общества, разве ты не видишь? Первый рывок обычно обречен на неудачу. Чувство приличия, меры, да и обыкновенная привычка смиряют, оглаживают, укорачивают порыв, и на столкновении двух волн, прямой и обратной, возникает новая, суммарная, стоячая волна моды. Возьмем хоть и моду на одежду. Время ее существования предсказать невозможно, есть мода-поденка и вечная мода, вроде английского костюма, обычно, чем она экстравагантнее, тем короче отведенное ей время. Но под этим поверхностным течением есть другая, глубинная волна, медленно нарастающая со временем, от глухой одежды к открытой, от корсета к полной раскованности. Ну а разве с остальной жизнью не так же все обстоит? Говорят, мода повторяется, нет, повторяется время, а мода только отражает сходство времен. Разные люди относятся к моде по-разному. Некоторым кажется, что они ее не признают, а на самом деле? Знаешь этих оголтелых борцов то против узких штанов, то против широких? Так они же и есть самые ярые поклонники моды, только их мода инертна, с чувством времени у них плоховато, по их моде штаны должны быть раз и навсегда совершенно прямые и с заглаженной складкой. Они вообще не принимают перемен. Самые умные люди понимают и покоряются, потому что мода — это стихия, бороться с ней бесполезно. То в моде физика, а лирики ей как бы противостоят, то биология. Раньше молодежь захлебывалась стихами, а сейчас им нужна только музыка, слов они слышать не желают, разве что слова на каком-нибудь непонятном языке, просто шумовое оформление. Ты можешь это понять? Что управляет этими странными процессами?