Алла Калинина - По образу и подобию

Я снова положил книгу на спинку дивана, снял очки и погасил свет.

— Юра, — тотчас же прозвучал голос из кухни, — а все равно ты очень хороший, добрый человек. Ты не думай, что я не понимаю, я понимаю. Я очень даже горжусь, что мы с тобой вот так… дружим. Ты умный, ты честный, совсем не такой, как другие, ты слышишь? Чего ты молчишь?

— Спокойной ночи, Ксения. — Я улыбнулся и закрыл глаза.

— Спокойной ночи. А жаль все-таки…

Но я не стал ее больше слушать, я засыпал.

И еще один день настал, воскресенье. Ксения нехотя собиралась, обиженная, сердитая, что-то пихала в чемодан, чемодан не закрывался.

— Вот вернешься домой, — учил ее я, — устраивайся на хорошую работу. Сделай вывод из всего, что наворотила, начинай новую жизнь. И сразу найдутся и женихи нормальные, и друзья. Стоит только захотеть!

— Да, захотеть! Я вот захотела, а толку что? Много мне отвалилось?

— Вот дура, да я же не об этом! От кого это тебе отвалиться должно было, кто тебе задолжал? Ты сама, сама должна стать человеком, понимаешь? Заработать свое счастье должна.

— Ага! А Сонечка твоя много себе зарабатывала? Только хвостом вертыхнула, и пожалуйста, ты уже готов!

— Вспомнила, Сонечка! Да Сонечка училась пятнадцать лет, диссертацию писала, за собой следит, не то что ты. Книги, журналы читает, у Сонечки все по последнему слову науки и техники. И между прочим, она тоже не из графьев, деревенская. А ты? Посмотри на себя, на кого ты похожа? Ресницы спозаранку наваксила, а умыться не забыла? А платье, а вид? Ты думаешь, это потому, что у тебя денег нет? Да ничего подобного. Это потому, что летаешь по белу свету, вместо того чтобы поставить перед собой цель и добиваться ее. Захотела бы, так и оделась бы, и человеком бы стала, да тебе это ни к чему, тебе надо поскорее да подешевле. Вот и получаешь свое. Что, не прав я?

— Ты-то всегда прав, разве я тебя переговорю? Ученый!

— Время, Ксения, такое, на шарапа не проскочишь. Ну ладно, поешь перед дорогой и мотай, у меня дел полно, не до тебя.

Мы еще раз поели сосисок. С аппетитом. И Ксения наконец поволокла к дверям свой неуклюжий чемодан в синем чехле. Целый период в моей жизни кончался, женщина с чемоданом, нелепое приключение. Я расчувствовался, размягчился.

— Ну, Ксения, прощай. Не будь ты, ради бога, дурой. Живи, как люди, как хорошие люди. За паспортом не забудь зайти.

Она оглянулась в последний раз и хлопнула дверью. Что-то ждет ее впереди?

Я вернулся в кухню, вымыл посуду, все расставил по своим местам, словно стирая последние следы беспокойства и неопрятности, которые всегда оставались за Ксенией. Наконец-то с этим было покончено. Но на освободившееся место в моей голове тотчас хлынули мысли куда более горькие и бесплодные. Я стал думать о Симе, о той страшной ночи перед смертью, которую провела она в тишине ночного коридора, одна, в слезах и смертной тоске. Сердце мое сжималось от боли, но слишком хорошо я понимал, что моя боль совсем, совсем не похожа на ту, что терпела в ту ночь она, ни одному живущему не дано понять всей глубины последней человеческой печали. Бессмысленно было себя мучить, Симы больше нет. Завтра мы проводим ее в последний путь и кончим на этом. Но сегодня, пока ее тело еще не предано земле, сегодня я не чувствовал себя вправе о ней не помнить, глупо, конечно, но сегодня она была еще здесь, с нами, так я это чувствовал. Я быстро, не думая, набрал номер Валентина, чей же еще?

— Вот хорошо, что ты позвонил, а то тоска такая, на сердце просто кошки скребут. Выходи минуток через двадцать, прокатимся куда-нибудь.

Я оделся и спустился во двор. День был жаркий, но неустоявшийся какой-то. Высокое мутное небо то озарялось вырвавшимся из глубины солнцем, то снова гасло, и тогда зной вокруг начинал сгущаться, нечем становилось дышать. Только ветерок и спасал, пробегая по взмокшей коже. Наверное, будет гроза. Вернуться, что ли, взять зонт? Но тут солнце снова выкатилось надолго, минуты на три, и сразу стало легче, жара как жара. Я уныло сидел на лавке, поджидая Валентина, и вдруг мне расхотелось видеть его и ехать куда-то расхотелось. Пора было со всем этим кончать, пора возвращаться на работу, к нормальной, привычной, человеческой жизни, слишком трудным оказался для меня этот московский отпуск. Но тут как раз синие «Жигули» мелькнули за деревьями, плавно подкатили ко мне, дверца открылась, я встретил холодноватую напряженную улыбку брата и шагнул ей навстречу. Нет, до конца было еще очень далеко.

И снова мы куда-то неслись в потоке машин. К великому своему стыду, я давно уже понял, что Москвы совершенно не знаю, не только новых, недавно возникших районов, но и вообще Москвы, в широком, полном смысле этого слова. Наверное, ее вообще нельзя не то что узнать, даже увидеть как следует, не имея собственных колес или не потратив на это многие, многие годы своей жизни, слишком уж она велика, сложна, неохватна. На карте Москва напоминает жирный цветок, вроде пиона, но притом как-то особенно хитро закрученный вокруг своего центра, наподобие человеческого зародыша. И в реальной жизни стоило мне только чуть отъехать от знакомого района, как что-то в голове моей смещалось, я начинал путаться, теряться и через короткое время уже понятия не имел, где я нахожусь и в какой стороне, например, мой дом, и только появление какого-нибудь расхожего ориентира могло вывести меня из этого глупейшего состояния. Но теперь, когда я летел куда-то рядом с Валентином в самом центре автомобильной лавины, я даже и попытки не делал понять, где мы, куда стремимся, я просто покорно вверял свою судьбу брату и только водил головой из стороны в сторону, как китайский болванчик. Город неожиданно отступил, и опять было какое-то шоссе, узкое, густо обсаженное деревьями, слева за деревьями блестела вода, то ли озеро, то ли запруженная река, вереница грузовиков с натужным ревом ползла навстречу, дорога шла под гору. Я не понимал, куда мы едем, но спрашивать об этом не хотелось, не все ли равно? Мы оба молчали, напряженно всматривались вперед, в ревущую, петляющую среди зеленых просторов дорогу. В какой-то ничем не примечательной деревеньке мы вдруг свернули направо, на пыльную бетонку, потом на проселок, пыль поднималась за нами густыми белесыми клубами, но Валентин вел машину уверенно, снова свернул на луг по чьему-то едва заметному следу, уже зарастающему молодой, особенно яркой травкой, смело перевалил через сырую болотистую низинку, выкатил на пригорок и встал на опушке березового леска. Мы вышли из машины и огляделись. Кругом были луга, перелески, маковка дальней церкви виднелась позади за холмами, за гущей кустарников и садов. Я стащил с себя рубаху, лег на траву и раскинул руки. Валентин немного растерянно топтался рядом, потом, подтянув брюки на коленях, осторожно присел рядом. Мы молчали, думая каждый о своем. Я спросил: