Омар Кабесас - Горы высокие...

А мне казалось, что я тебя и узнаю, и все еще боюсь узнать. Нет, это не ты. Только бы не ты! Ну а брюки? Твои! Не по себе мне стало. Нет, не ты. Откуда находит это, будто я не узнаю тебя? Кто меня заставляет отказаться от тебя? Может, это надежда на то, что я и правда тебя не узнаю? Может, это совсем не те брюки? Может, эта рубашка просто на твою похожа, хотя из-за крови цвета ее и не определишь. Разве у тебя была когда-нибудь рубашка кровавого цвета? И почему у Адольфины, а не у меня спрашивают, кто это? Почему у этих людей, у которых тоже есть матери, отцы, дети, братья, такие жестокие сердца? Почему им позволено пытать человека, издеваться над человеком? Кто их растил и кто им кровь заменил? У них в жилах течет кровь не нашего народа, христиан, бедняков. Какая бешеная собака выкормила этих псов и вместо человеческой крови влила в их жилы подкрашенную воду?

Я едва расслышала голос Адольфины:

— Бабушка, что с тобой?

И тут же другой голос:

— Может, вы его знаете?

Я едва на ногах держусь, сердце останавливается, холодным потом обливаюсь.

— Знаешь ли ты этого человека?

Я застыла вся, когда увидела, что ты будто обрубок, изглоданный собаками. Одежда в лоскутьях, проклятые живодеры по куску от твоего тела отрывали, кровью твоей упивались.

Но я все же сказала «нет», и сказала без дрожи в голосе, без колебаний, чтобы не оставалось сомнения. В эту минуту ты приоткрыл свой здоровый глаз, который тебе оставили. Может, ты и закрывал его, чтобы не говорить, чтобы тебя не признали. На меня ты смотрел тем же самым карим глазом, которым больше тридцати лет видел меня.

Это был ты, Хосе. Таких глаз я ни у кого другого не встречала. Это был ты, я в этом уверена. Господь озарил мой разум, и я вспомнила, как ты мне говорил: «Если когда-нибудь почувствуешь опасность для себя и нашей семьи, без раздумий откажись от меня».

И ты заставил меня тогда поклясться, что я сделаю так, а я не верила, что такое может случиться.

«Мы всю жизнь под угрозой живем. Вспомни Хустино, Элио и других. Мы не можем приносить в жертву людей без надобности. Если увидишь, что выхода нет, отказывайся от меня, и это может спасти и тебя, и меня», — так он мне тогда говорил.

Вот я и увидела, что другого выхода нет. Потому ты и открыл глаз, когда я от тебя отказалась, я ведь сделала самое трудное. Мне показалось, что ты своим мягким взглядом карего глаза послал мне привет и сказал: «Спасибо, Лупе», хотя глаз твой вовсе и не открылся, потому что был залит кровью, как и все лицо. А второй твой глаз погас навсегда. Он висел на щеке, у носа. Непонятно, как ты мог быть еще в сознании. Два солдата держали тебя за одежду сзади, словно пугало.

Я не подвела тебя, Хосе. Я поняла, что, приоткрыв глаз, ты прощаешься, благодаришь меня и гордишься мной, видя, что я удержалась на ногах, положив руку на плечо внучке. И я вспомнила. Вспомнила, как ты говорил мне: «Когда я умру, не закрывай мне глаза, потому что я хочу видеть, как человек делает первые шаги в лучшем мире. Положи мне только руки на сердце, чтобы я думал, что вы со мной, припали к моей груди».

А потом ты вдруг рассмеялся и сказал, что не веришь, будто умрешь спокойно, в постели.

Я понимаю, сам ты не можешь уже стоять, это солдаты не дают тебе рухнуть на землю. Ты, конечно, на хотел появляться здесь. Однако ты нашел силы проститься со мной, взглядом сказав мне: «Веди себя хорошо, держись, будь со мной».

Ты поклялся отдать свою кровь за правое дело. Вот сейчас и исполнились твои слова. Я тоже выполню свою клятву. Обещаю тебе, что выполню.

— Ничего, девочка, — говорю я Адольфине.

— Мне показалось, что тебе плохо, — сказала она.

— Доведись такое любому христианину, доченька… — ответила я ей.

Капрал Мартинес:

— Знаете его или нет?

Я:

— Нет, не знаю. Откуда мне знать?

— Мы его привезли для того, чтобы все увидели, так кончают бандиты, которые записались в свою сволочную крестьянскую федерацию. Всем такое уготовано, — вещал чей-то глухой, словно из пещеры или с того света, голос.

Капрал Мартинес:

— Мы знаем, что ваша внучка замешана в этих делах, ее уже засекли кое-где.

— Не знаю, в чем замешана моя внучка. Знаю только, что у девочки другие понятия. Мы, старые люди, действительно уже полумертвые, даем вам убивать себя медленной смертью. Но мы поняли это слишком поздно. А моя внучка — человек живой, и вы ее не заставите умирать медленной смертью. Я знаю, вам не нравится, что она живет ради нас, дышит ради нас. Может, ей еще и удастся нас спасти.

Не представляю уж, откуда у меня и слова такие взялись. Чтобы говорить, мне пришлось закрыть глаза. Закрыть глаза и не видеть тебя, Хосе. И вспомнить все, о чем ты не раз мне говорил.

Капрал Мартинес:

— Мы хотим, чтобы вы это хорошо запомнили. Все вот так кончат. Все те, которым богатые не нравятся. Враги демократии отравили ваши души ядом ненависти к богатым.

Адольфина:

— Если вам больше делать нечего, если уж отвели душу свою, можете идти и съесть сеньора, который у вас на руках висит.

Солдат:

— Мой капрал, не позволяйте, чтобы к вам относились без почтения. Если хотите, я возьму на себя эту потаскушку.

Капрал Мартинес:

— Не лезь в то, что тебя не касается! Я сам знаю, что делать!

Ты, капрал Мартинес, прав, ты знаешь, что делать И делаешь это, чтобы помучить нас, чтобы на Адольфине выместить то, что не смог сделать с Элио. Иначе зачем было ему пропадать? Чтобы не слышать, что люди говорят про пытки, лучше замести следы. Когда не слышишь, о чем люди толкуют, страх за твои преступления проходит. Я тебя не знаю, капрал Мартинес. Но Хосе мне про всех вас рассказывал. Ты не выстрелишь в меня. Если ты смелый, то прикажи солдату, чтобы он нас прикончил из винтовки, которая у него за спиной висит. Ну, прикажи ему, если ты смелый!

И снова ты, Хосе, у меня перед глазами стоишь. Вижу, как ты бежишь за быками, которые понеслись по ухабистой дороге. Вижу, как шлепаешь в своих резиновых сапогах, пытаясь догнать быков. А ведь ты сам их подхлестнул, чтобы скорее выбоину проехать. Повозка вначале на тебя сверху навалилась. Ты ее выправил, они и понеслись, а ты за ними вслед с кнутом в руке. А мы кричим тебе с повозки. Это когда у нас еще повозка была. Когда мы еще так не бедствовали. У нас и пара быков была, и корова. Но потом трудное время настало, и нам пришлось продать их, а на вырученные деньги купить клочок земли.

Ты говорил тогда: «Самое лучшее — землю обрабатывать, хотя бы и вручную. А быки и повозка — это слишком».

Я хорошо помню его твои слова. Но повозку у нас никто купить не захотел. Вот она и стоит здесь заброшенная. Пусть стоит, хоть посидеть на ней можно. После продажи быков мы смогли прикупить немного землицы и посадить банановые деревья. И под маис у нас земли стало больше.