Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

Тётке Тамара наврала, что переехала в общежитие. С тех пор она тётку больше не видела, да и та не проявляла инициативу повидаться с малопонятной племянницей. А ласки Полины Харитоновны Тамара терпела не так уж долго. Чтобы расстаться с ней без ссоры, она явилась домой среди ночи, в слезах, растрёпанная, с порванной одеждой, и рассказала, как в Парке Культуры её изнасиловали хулиганы. Она пыталась сопротивляться, но те приставили к горлу нож. Через несколько дней Тамара сказала, что была на приёме у венеролога, и тот признал у неё гонорею. Полина Харитоновна побледнела, мгновенно оформила Тамаре место в институтском общежитии, тут же наведалась к венерологу и с облегчением узнала, что зараза на неё не перешла.

Как видим, первое же воплощение Тамариной новой философии быть гибкой, сговорчивой и небрезгливой в отношениях с нужными людьми оказалось очень успешным.

— Во вечерушка! — гаркнул Густерин, нам неведомый человек. — Место какое! Не соскучишься! — вопил он, перебарывая шум, и обводя ресторан глазами, горящими от восторга. — Грех в таком месте горевать. Гляди-ка, никто и не горюет. Как хорошо, когда весело всем!

— Как это всем? — тут же нашёлся гадко пунктуальный человек, то есть сосед по столу Нуборов, который, похоже, родился на свет, чтобы придирчиво наблюдать за всеми житейскими неточностями. — Я лично не вижу на лицах всех то, что ты на них налепил.

— Всем замечательно здесь, всем! — продолжал клокотать Густерин, готовый на всё, хоть перчатку бросить тому, кто откажется с ним согласиться.

— Всем ли? — настаивал Нуборов, но голос на всякий случай смягчил. — Ты судишь наотмашь, так не бывает, чтоб весело было всей толпе.

— Весело! Всем! — упирался Густерин. — Зачем же ещё приходить в ресторан, если не с целью повеселиться. Выражение лиц ничего не значит, степень весёлости разной бывает, от неприметной до космической. И кроме того, степень весёлости прямым образом, как в арифметике, зависит от количества алкоголя. Ты, например. Вот ты выпил мало…

Густерин не смог завершить предложение, поскольку рот его так разинулся, что в нём, кроме длинного а-а-а-а , не смогло бы сложиться простейшее слово. С ошеломлением на лице он пялился на тощего мужика с измождённой небритой физиономией, одетого в грязные лохмотья, в вязаной, лыжного типа шапке, низко надвинутой на брови, как это частенько делают чёрные и им подражающие белые.

Мужика в ресторане раньше не видели, и как он попал? и как допустили такое безобразное явление? Однако, не только его внешний вид поразил и Густерина, и Нуборова, и вслед за ними ещё каких-то, у кого процент алкоголя в крови ещё позволял ощущать разницу между привычным и неестественным. Такой, не совсем ещё пьяной публике почудилось, будто в том мужике укрылся покойный художник Марат. Проверка этой дурацкой догадки с помощью пристального взгляда и сильного встряхивания головой, увы, не развеивала абсурда, а продолжала предположение, что тощий мужик в лохмотьях — Марат.

О смерти художника Марата знало слишком много людей, чтобы хоть кто-то мог преуспеть в опровержении факта кончины. У Марата, как у всякого художника, который не столько писал картины, сколько посещал все вечеринки, каждодневно пил водку и волочился за любым человеческим созданием, имевшим признаки женского пола, — у него было много славных приятелей, у коих был круг своих славных приятелей, и всей этой массе были известны следующие детали.

Умер Марат далеко не сразу, а долго лежал в больнице при смерти с диагнозом рака с метастазами. В больнице его посетили многие, всем хотелось его утешить посредством последней стопки водки, но так получилось, что день его смерти все приятели прозевали. Когда попытались узнать, где тело, представители больничного персонала, состоящего из грубоватых негритянок, с большим подозрением озирали мужчин, говорящих с сильным акцентом и при этом пахнущих алкоголем, и заявляли, что информацию они могут дать только близким родственникам. Таких у Марата в Америке не было, — возражали мужчины с сильным акцентом, и продолжали упорно настаивать на праве узнать, где тело их друга и когда планируется погребение. Негритянки, чтоб как-то отвязаться от навязчивых посетителей, совали им номера телефонов. Номера эти оказывались бесполезными, так как вели к автоответчикам, предлагавшим оставить свои номера, но никто вслед за этим не перезванивал.

Из всей этой чуши возникли слухи, какие-то были даже пугающими. Скажем, такой: будто тело Марата лежало долгое время в морге, поскольку больничные эскулапы никак не могли сообразить, он мёртвый или всё ещё живой. По другому, более мирному слуху, Марата не могли похоронить из-за бумажной волокиты, в его документах оказалась какая-то странная неразбериха. Так и не сумев в ней разобраться, раздражённые бюрократы что-то подделали в бумагах, чтобы хоть как-то закрыть дело, и Марата, таким образом, смогли похоронить, как, скажем, какого-нибудь бродягу, за счёт государства и на земле, отведённой на могилы для бездомных.

Заплетин тоже узнал Марата, и тоже, как другие, изумился. Марата он знал не так уж близко, отношения их были больше деловыми. Завязались они в будничный день, когда, проезжая по Голливуду, Заплетин оказался рядом с церковью и решил на минуту туда заглянуть. Внутри безлюдного тихого храма мужчина в заляпанной краской одежде расписывал икону на стене. Художник отвлёкся на посетителя, он рад был предлогу отдохнуть от кропотливого занятия. Заплетин взял телефон Марата и не замедлил позвонить с просьбой что-нибудь изобразить на стене своей музыкальной студии, предложив за работу пятьсот долларов. Тогда он ещё не завёл ансамбль и зарабатывал на жизнь частными уроками фортепиано.

Марат за дело принялся бойко, за пару дней набросал на стене контур открытого окна, пушистого кота на подоконнике, кот смотрел на рояль на лужайке, на рояле играла красивая девочка. Детали займут ещё несколько дней, — сказал он в конце второго дня, и после того надолго исчез. Телефон у художника не отвечал, общие знакомые руками разводили. Но так как Марат пропадал и раньше, и тоже, бывало, на несколько месяцев, его исчезновению не удивлялись. Объявившись в городе, наконец, Марат рассказал, что он в Сан-Франциско расписывал бассейн в богатом доме. Все поверхности под водой покрыл кораллами, пёстрыми рыбками, даже подбросил туда акулу, обломки затонувшего корабля и сундук с золотыми монетами.

— Побольше бы мне такой же халтуры, — говорил он, прихлёбывая водку там, где ему её предлагали, а предлагали ему везде. — Жить бесплатно в шикарном доме, на халяву питаться и выпивать, и пять тысяч долларов на прощание!