Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

Явно испорченный этим опытом, он так к Заплетину и не приехал, чтобы закончить свой рисунок на стене музыкальной студии. Заплетин, понятно, был раздражён, но одновременно был доволен, что не успел заплатить художнику.

Деньги к Марату приходили, но с не меньшей скоростью и уходили, и вновь он зависел от приятелей, которые подбрасывали ему примитивную работёнку, редко связанную c искусством. Подавив негативные чувства от прошлого, Заплетин лишь ради того, чтоб помочь, предложил Марату покрасить спальню, без ухищрений, всё белой краской. Вытащил мебель, покрыл ковёр плёнкой, собрал малярные инструменты. Художник, намного опоздавший, был отчего-то сумрачный, бледный, вяло двигался и говорил. «Опять перепил», — подумал Заплетин, — сунул Марату полсотни долларов и укатил по своим делам. Вернулся через несколько часов и у спальни остолбенел. Всё, что не следовало красить, — оконные рамы, стёкла, двери, и, самое мерзкое, ковёр, — было заляпано, забрызгано, обильно истоптано белой краской. В углу валялась пустая бутылка из под дешёвой водки «Поповская». Заплетин схватился сначала за голову, потом — за ведро, тряпки и щётки, и отчищал всё, что надо отчистить, весь вечер, и ночь, и почти до утра.

После того примерно с месяц он ничего не слыхал о художнике, да и знать о нём не желал. Однажды ему позвонила Надежда, русская дама лет сорока, которая удачно вышла замуж за состоятельного старика, успела мужа похоронить, с тех пор не работала нигде, всё время тратила на общение со всеми, кто говорил на русском, и от того была в курсе всего, что творилось в среде иммигрантов.

— Я говорила, Марат доиграется, — сказала она с удовольствием в голосе, который состарился много больше, чем та, кому он принадлежал.

Старческий голос извлёк из памяти сутулую женщину, внешне безгрудую, с морщинистым некрашеным лицом, в вязаной кофте почти до коленей, и в таких неизменных чёрных брюках, что она их, похоже, не снимала, даже укладываясь в постель.

— Что он такого натворил? — спросил Заплетин, готовый к рассказу о каком-нибудь пьяном кураже.

— В больнице он. С месяц. С запущенным раком. Как только поставили диагноз, что рак печени, с метастазами, его тут же и положили. Я говорила, доиграется. Водку сосал, как последний сапожник. Как, ты не знал, что он в больнице? Тоже мне, другом называешься.

Из того, что Надежда рассказала, нетрудно было вывести заключение: в день, когда Марат красил спальню, он уже знал о своей болезни, о том, что она неизлечима. От того и большое опоздание, и бледность, и вялость, и то, что напился.

— Не друг, а знакомый, — поправил Заплетин, и, не давая Надежде возможности углубиться в нудное выяснение разницы между друг и знакомый , поскорее задал вопрос: — А ты знаешь, в какой он больнице?

— В какой… В государственной, конечно. Для бездомных и неимущих. Для тех паразитов, из-за которых нормальные люди еле справляются с оплатой своих медицинских страховок.

Он тут же решил Марата проведать, тут же выяснил по телефону, где находилась больница для тех, кто не мог платить за лечение. Больница оказалась далеко, и, похоже, в плохом районе, поэтому Заплетин не торопился навестить больного художника. Месяц спустя, всё же, собрался. Даже не то, чтобы собрался, — в слове собрался есть обдуманность, а как-то, в одной скучной компании он выдумал такое извинение:

— Вот те на! Уже восемь часов. А мне ещё надо смотать в больницу, друга умирающего проведать.

Эти слова, умирающий друг , всех присутствовавших встрепенули, на Заплетина посыпались вопросы, нашлись и такие, кто знал Марата; в результате, компания так оживилась, с таким весёлым энтузиазмом вернулась к почти забытым бутылкам, что Заплетин уже не хотел уходить. Но все уже ждали, когда он уйдёт, и, неохотно распрощавшись, он оказался на тёмной улице. Впрочем, подумал, замедлив шаг, не поздно ли ехать в такую даль…

— Извините, — кто-то сказал за спиной.

Он обернулся на мужчину, который вышел из той же двери. Похоже, он был один из гостей, но Заплетин его как-то не заметил.

— Иофилов, — сказал мужчина, пожимая Заплетину руку. — Очень приятно познакомиться. Вы, я знаю, Павел Заплетин. Можно мне к вам присоединиться?

— Что вы, тоже знакомы с Маратом?

— Как-то встречались, — сказал Иофилов.

Они подошли к «Мерседесу» Заплетина.

— Знаете что, — сказал Иофилов. — Давайте возьмём мою машину. Район, где больница, не самый лучший.

Заплетин немного поколебался. С одной стороны, пассажиром быть лучше. С другой, что он знает об этом мужчине. Минуту назад с ним познакомился, и вдруг на его машине ехать в далёкий район и на ночь глядя…

— Ерунда, — отвечал Заплетин, похлопав машину по капоту. — Где мы с ней только не бывали.

— Что же, поехали на вашей. При мне, кстати, бутылка коньяка. Говорят, наш приятель уже не пьёт, но почему бы нам не скрасить грустный момент у постели больного.

Больница, действительно, оказалась в районе, где жили одни негры, — дрянные неухоженные домишки, дворики, заваленные хламом и заросшие выгоревшей травой, старые побитые машины. Больничная стоянка автомобилей размахнулась на обширное пространство, но оказалась переполненной; пришлось покрутиться меж машинами, пока не нашлось свободное место.

В справочной дали номер палаты, а как отыскать её, не сказали. Заплетин сунулся наугад в один из бесконечных коридоров, но Иофилов его окликнул и указал в другую сторону. В палате Марата не оказалось, сосед сообщил, что его позвали к коридорному телефону. Пока его ждали, Иофилов просматривал историю болезни, которая свисала на верёвочке с железного поручня кровати.

В палату, с трудом ноги передвигая, помогая себе пластмассовой клюшкой, вошёл истощённый бледный мужчина с совершенно облысевшей головой.

— А я всё ждал, когда позвонишь, — сказал на себя не похожий Марат, сказал это хрипло, почти шёпотом, как говорят потерявшие голос, и стал неловко в постель укладываться.

Заплетин помог ему устроиться. Полусидя на нескольких подушках, Марат поглядел на Иофилова, как глядят на кого-то, пытаясь узнать.

— Мне кажется, я вас где-то видел, — еле разборчиво прохрипел.

— Где, любопытно? — Иофилов близко придвинулся к Марату.

— Ещё до эмиграции в Америку. Да, я вас видел когда-то в России. Вы, случайно, не жили на Дальнем Востоке?

— Где только не жил, — сказал Иофилов. — Но должен сказать, что внешность моя очень многих сбивает с толку. Что-то такое есть в моём облике: меня признают те, кто видит впервые. Либо меня не узнают те, кто ещё минуту назад имел со мной подробнейшую беседу.

— Странно, — Марат прикрыл глаза, словно в дремоту стал проваливаться.

Иофилов извлёк коньяк: