Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— А мы тут кое-что принесли.

— Я не буду, — шепнул Марат, с трудом поднимая тяжёлые веки. — В меня втыкают лекарство от болей. Сильное. Что-то вроде морфия. Ребята приносили алкоголь. После него мне было плохо. Вы — давайте. Стаканы в тумбочке. Если хотите, сполосните.

Иофилов вызвался сполоснуть и удалился в туалет. Марат сделал знак, чтоб Заплетин придвинулся.

— Если я не сошёл с ума, — прошептал он в ухо Заплетина, — мне кажется, этот человек преподавал во Владивостоке на кафедре живописи и рисунка. У него я учился писать иконы… — Марат замолчал, увидав Иофилова, выходившего из туалета.

— Сполоснули? Так быстро? — спросил Марат, недоверчиво вглядываясь в стаканы. Вчера тут ребята пивцо распивали. Хлебали из горлышка бутылок, а в стаканы бросали кости от воблы.

— С мылом помыл. И протёр полотенцем, — сказал Иофилов и на свет показал чистоту стекла.

— Что-то вы слишком быстро помыли.

Заплетин понюхал свой стакан.

— Чистый, — сказал он. — Воблой не пахнет.

Марат показал на тяжёлую штору, которая свисала с потолка и могла, двигаясь по полукружью, опоясать постель больного.

— Задёрните штору, — сказал он. — Здесь алкоголь не поощряется.

Иофилов ловко задёрнул штору.

— Ну, за твоё здоровье, — Заплетин поднял стакан с коньяком, и понял, что тост был совсем не к месту.

— Лучше за смерть во сне и без боли, — поправил его хрипящий шёпот. — Мне осталось не больше месяца.

Неловкое было ощущение — выпивать у постели умирающего, и Заплетин, чтоб скорее опьянеть, тут же снова разлил по стаканам, тут же выпил, на сей раз без тоста. «Что бы, — подумал, — спросить у Марата, что-то значительное, философское? Умирающие могут размышлять о том, что другим не приходит в голову».

— Можешь что-нибудь посоветовать? — спросил он, и сам ухмыльнулся тому, что подобный вопрос задают люди, совершенно растерявшиеся в жизни, либо так спрашивают стариков с ещё шевелящимися мозгами.

— Будь добрее к другим людям, — сказал Марат, ничуть не задумавшись, и глаза его снова устало закрылись.

«Ты, что ли, добрым был к другим»? — подумал Заплетин, и спохватился: не стоит злиться на умирающего.

Иофилов кивнул в сторону двери.

— Ты отдыхай, — сказал Заплетин, тронув колючую щёку больного. — Я тебя скоро опять проведаю.

— Пока, — прохрипел Марат, слабо шевельнувшись под простынёй.

— А вы знаете, чем он болен? — спросил Иофилов, когда они шли по бесконечным коридорам.

— Раком. Похоже, неизлечимым.

— Рак — это выдумка для толпы. Согласно истории болезни, наш Марат умирает от СПИДа.

Заплетин с ужасом переосмыслил то, что случилось в квартире художника, когда он заехал к нему, без звонка, чтоб уточнить детали росписи на стене музыкальной комнаты. Марат был в компании девицы, американки с испитым лицом, оба были изрядно хмельные, в литровой бутыли на столе ещё оставалось немного водки. Заплетин от выпивки не отказался, погуторил с Маратом о том, о сём, а девица тем временем растянулась на диване рядом с Заплетиным, уложив на его колени голову. Марат подмигнул:

— Давай, если хочешь.

Девица на миг открыла глаза, слегка косящие, мутно-зелёные, как российская бутылка из-под пива, зевнула и снова задремала.

— Если боишься обычным способом, она тебе сделает минет.

Именно это, оральный секс с совершенно ему незнакомой девицей, и вспомнил Заплетин, когда услыхал, что Марат умирает от СПИДа. А СПИДом, не раз он читал и слышал, можно заразиться через слюну.

Покинув территорию больницы, они по тёмным пустынным улицам поехали в сторону фривея. Не успели и метров сто отъехать, машину вдруг странно затрясло. Спустившую шину, оказалось, прокололо не что-то на дороге; у обода, где шина утончалась, был небольшой продольный надрез.

— Ножом пропороли, — сказал Иофилов.

— Так я и знал, — сказал Заплетин. — Вы помните чёрного мужика, который попался на стоянке? Помните, как он на нас оглядывался? Тогда я подумал, что если он жулик, то он машину либо угонит, либо, в лучшем случае, ограбит. Но зачем шину было пропарывать?

— Во-первых, по расовым мотивам. Во-вторых, для подобного района машина ваша слишком хороша: месть неимущего богачу. В-третьих, он бы машину похитил, если бы знал, как это делать; с досады, что он не способен на кражу, он и решил пропороть шину. Предлагал же я свой автомобиль. На мой подержанный «Шевролет» никто внимания не обращает.

Они работали быстро, но тихо. Ближайший фонарь был далеко, Иофилов подсвечивал фонариком. Из-за угла появились трое, они медленно приближались приблатнёнными развинченными походками, лица невидимы в темноте. Может, случайные прохожие, а может, с не лучшими намерениями, — проверять этого не хотелось. «Чёрт с ним, что гайки не все довинчены, — подумал встревоженный Заплетин. — Зашвырнуть бы в багажник домкрат с колесом, да рвануть бы отсюда поскорее…»

— Не волнуйтесь, — сказал Иофилов и спокойно продолжил докручивать гайки.

Три чёрных подростка остановились, до них уже было шагов десять. Заплетин, совсем уже паникуя, попробовал вырвать у Иофилова инструмент для закручивания гаек, но баллонный ключ как припаялся к такой неожиданно сильной руке, что ни ключ, ни рука ничуть не поддались.

— Да что вы, тут сила не поможет, — сказал Иофилов, разгибаясь и роняя баллонный ключ на землю. — У каждого из этих малышей по револьверчику в кармане. Расслабьтесь, пожалуйста. Сядьте в машину, включите классическую музыку, а я с ребятами потолкую.

— Я вас не брошу, — сказал Заплетин, хотя ему понравился совет вернуться в безопасность «Мерседеса».

— Идите! — скомандовал Иофилов, и, словно, именно это слово развернуло Заплетина к дверце машины, уронило его на сидение, включило любимую его станцию, передававшую вальс Шопена.

Он обернулся на подростков, но тех уже не было в поле зрения, а Иофилов уже подходил, насвистывая тот же вальс Шопена.

— Что вы сказали этим ребятам? — спросил Заплетин.

— Да ерунда. Спросил: что им нужно? Они: да просто хотели помочь.

Кто из нас сызмальства уже знает о том, с каким талантом родился, и чем должен в жизни заниматься? А кто-то и в зрелости не понимает, в чём состоит его призвание и какую профессию надобно выбрать. Жидкову в этом смысле повезло. Он ещё в пятом классе школы понял, что должен стать писателем, с того урока литературы, когда Валентина Александровна, суровая очкастая учительница, объявила результаты сочинения, и не только выделила Жидкова, но зачитала весь его опус, потрясла сочинением над головой и объявила всему классу, что Жидков может стать большим писателем, если посвятит себя литературе.

После того всё стало ясно — чем заниматься в свободное время, в какой пойти учиться институт, как выстроить дальше свою жизнь, чтоб главным в ней было сочинительство, а всё остальное ему подчинялось. Но год шёл за годом, а к сочинительству Жидков всё никак не мог приступить, то есть, поправимся, — приступал, но столько же раз и отступал, — всё отвлекали другие дела, какие-то службы, друзья, девушки; всё не хватало того вдохновения, от которого бросишься к столу, и великий роман затопит бумагу.