Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

– Я сегодня в ночь, – пробормотал он, поглаживая меня по спине. – Как же я мог не приехать к тебе, Машка, о чем ты говоришь? – его рука украдкой переместилась мне на живот и замерла там, словно прислушиваясь. – Господи, ты такая худая стала, живот к позвоночнику прилип. Нельзя же так! – Даниил отстранил меня чуть-чуть, поправил волосы. – Может, пойдем в холл, посидим? Или на улицу выйдем, пройдемся, там сегодня тепло? Хочешь?

Я согласилась.

Мы бродили по дорожкам вокруг диспансера, и Данька поддерживал меня под руку, то и дело останавливался и притягивал к себе, чтобы поцеловать.

– Даня, хватит! – отбивалась я, но он все равно ухитрялся прижаться губами к моей щеке, к носу или к губам.

– Ты не представляешь, Машуля, какой я сейчас счастливый! Наконец-то все как-то утрясется, и мы с тобой сможем жить вместе, – возбужденно говорил он, а мне становилось смешно и страшно одновременно. – Машка, а кого мы с тобой ждем? – вдруг спросил Даниил, и я не сразу поняла, о чем он.

Я не думала о ребенке вообще, просто заставила себя не думать, не воспринимать его как часть себя. Я ждала решения врачей, и только с того момента, как мне скажут, что все в порядке, я позволю себе думать об этом малыше. Не раньше. И тут Даниил со своим вопросом… Я остановилась и подняла на Городницкого глаза:

– Я прошу тебя – не надо сейчас…

– Все-все, не буду, не буду! – он как-то слишком уж поспешно согласился, прижал меня к себе. – Молчу. Хочешь, я пойду с тобой к Пашке?

– Зачем?

– Поговорить. Я знаю, он обещал тебе сегодня результаты сказать.

– Нет. Я пойду одна. А ты повезешь Максима в больницу, я звонила Катерине, она будет вас ждать.

Даниил помолчал, словно взвешивая что-то, а потом вздохнул:

– А совместить два процесса – никак? Ты пойми, твое здоровье касается и меня тоже.

Но я отрицательно покачала головой, взяла его под руку и потянула в сторону приемного отделения:

– Идем, мне пора возвращаться. А тебе пора ехать.

– Я позвоню тебе, когда освобожусь, и заеду перед дежурством, – целуя меня на крыльце приемного, пообещал Данька.

– Зачем такой крюк закладывать? – попробовала возразить я, но он не согласился:

– Я сказал, что приеду. Тебе привезти что-нибудь?

– Яблок, – улыбнулась я.

Я стояла на крыльце до тех пор, пока его машина не скрылась за больничными воротами, а потом побрела в палату.

…Катерине я звонила утром, до того, как пойти на завтрак. Она удивилась – завтра я должна была выйти на работу, и вдруг звоню и сообщаю, что лежу в больнице, причем не говорю, в какой.

– Что ты разводишь тайны Мадридского двора? – недовольно поинтересовалась шефиня. – Залетела, что ли?

– Нет.

– Значит, ты надолго?

– Видимо, да. Кать… если тебе нужен человек, то ты не стесняйся, увольняй меня, потому что в ближайшее время из меня работник никакой… – начала я, но Сорвина перебила:

– Чушь не пори! Лечись, сколько надо, ничего страшного. Я твою зарплату матери твоей завезу сегодня, хорошо? Тебе нужно что-нибудь?

– Катюш, я и звоню, собственно, поэтому… Помнишь Даньку Городницкого?

– Ну, еще бы! – засмеялась Катерина. – Такой красавчик!

– Кать, у него сына собака порвала сильно, все лицо. А заштопали, как попало. Ему всего семь лет…

– Машка, а без длинных, жалостливых речей? – снова перебила меня Катька. – Он может мне перезвонить сегодня? Мы все решим, что я, деревянная совсем, чтобы ребенку не помочь?

– Спасибо, Катюша.

– Да не за что! Ты сама поправляйся.

Положив трубку, я испытала облегчение. Было ощущение, что таким образом я старалась избавиться от чувства вины перед сыном Даниила. Но как можно загладить то, что мы сделали? Меня мучила совесть не перед женой – перед ребенком. Точно так же, как мучила совесть перед собственной дочерью. Мне предстояло еще одно непростое испытание – если вдруг окажется, что мне можно рожать, я, разумеется, оставлю этого ребенка, и тогда придется объясняться с Юлькой по этому поводу. И как она воспримет это – большой вопрос.

Я не знаю, почему вдруг решила не делать аборт… Возможно, потому, что мы с Даниилом уже однажды решились на подобный шаг, и раз теперь все повторилось, то не разумнее ли будет исправить ту свою ошибку? Кто знает – а вдруг это шанс, отпущенный нам свыше?.. И если мы в этот раз поступим так, как надо, то, возможно, все в нашей жизни наладится и пойдет по-другому?

Я соврала Даниилу. Решение родить ребенка созрело у меня ночью, просто я боялась озвучить его, боялась сказать вслух. Но даже если Лаврушин вдруг скажет, что этого лучше не делать, я все равно поступлю по-своему. Пусть даже за это мне придется расплатиться своим здоровьем. Слишком много мы наворотили в своей жизни, Даниил и я, и большую часть уже не исправишь, так пусть на нашей совести не будет еще одного нерожденного ребенка. Мне почему-то казалось, что это непременно будет девочка, дочка. Девочка, похожая на Даниила – темноволосая и кареглазая, совсем не такая, как моя Юлька.

Даниил.

Бешеный год наконец-то закончился… Завтра праздник, а елка все еще не наряжена, стоит себе в углу, и никому нет до нее никакого дела. Оно и понятно – Машке просто не до этого, слишком много сил отнимает новорожденный ребенок, а Юлька…

Да, с Юлькой одна сплошная проблема… Она категорически отказалась принимать меня, демонстративно не общалась первые полгода, наверное. Просто игнорировала – нет меня, пустое место. Я не осуждал ее, хотя в душе злился ужасно, видел, как переживает Машка, которой и так тяжело. Беременность оказалась сложной, с токсикозом, от которого Машка просто на стену лезла, не могла ни есть, ни готовить, не выносила запаха сигарет, кофе, словом, любой резкий аромат вызывал у нее приступ тошноты. Она ощутимо подурнела, под глазами вечно было черно, и без того бледная кожа теперь казалась просто синюшной. А тут еще и дочь со своими выкрутасами. Однажды я решил поговорить с Юлькой с глазу на глаз, встретил ее из школы и повез в кафе, хотя видел, что она недовольна. Сидела за столиком надутая, вяло ковыряла ложкой в вазочке с фисташковым мороженым и старательно избегала моего взгляда.

– Юля, я могу с тобой, как с умным, взрослым человеком разговаривать? – спросил я, зная, что она очень ценит, когда ее считают не ребенком, а взрослой.

Голубые глаза уставились в мое лицо, но в ответ ни нет, ни да. Тяжелый характер…

– Понимаешь, Юля… я представляю, что ты чувствуешь – это тяжело, когда родители разводятся. Но это жизнь…

– Своему Максиму вы говорили то же самое? – поинтересовалась девочка, сверля меня взглядом.

Вопрос был болезненным – сын тоже какое-то время меня игнорировал, хотя я старался быть с ним рядом как можно чаще. Особенно в то время, когда он лежал в больнице, и потом, во время курса психотерапии. Не знаю, с какого именно момента наши с ним отношения стали потихоньку восстанавливаться, но сейчас мы общались по-прежнему. Он часто приезжал к нам, и я надеялся, что с его помощью удастся как-то переломить и Юлькино отношение ко мне, но она всякий раз увиливала от общения – то у нее тренировка, то в школе что-то. И как быть с ней, я не представлял. Разумеется, ждать от девятилетнего ребенка, что он станет звать чужого мужика папой, было глупо, я и не ждал, но ненормальная атмосфера в доме, где скоро появится малыш, меня тоже волновала. Я пытался выспросить у Машки, о чем они говорят с дочерью, когда я на работе, но она отказалась, заявив, что не будет посвящать меня в их беседы.