Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Эка вы…

— Вы вот провели со мною несколько сеансов гипноза…, и, между прочем, получили кое-какие данные, но это капля в море, ни о чем вам не говорящая. Я же…, этот дар вполне может позволить мне изучить свою память, правда, сначала необходимо научиться пользоваться и этим инструментом, и памятью, и многим другим, чем обладает человек, как именно инструментом для изучения, созидания, возможно исправления… ну этооо, как…, ну вот у вас зрение не очень…, что читать книгу своими глазами, вам нужно воспользоваться очками, но для этого нужно знать не только какие очки, с какими диоптриями, но и где их взять. Вы вот сказали, что не можете изучить мозг…, и это понятно! Потому что не пытаетесь даже подступить к его изучению изнутри себя. Что вы сделали, для того, что бы проникнуть в свое сознание. Мало кто об этом задумывается и, прежде всего, потому, что не в состоянии себе самому признаться какой ты на самом деле. Что бы понять, о чем я говорю, мало лишить себя зрения, мало при этом быть ученым, мало иметь страстное желание, даже мало иметь такой же дар, нужно, что бы воля ваша совпала с волей Создателя! А для этого нужно верить в Него безусловно, как ребенок. Компьютер использует сам себя исследуя правильность своей работы, наличие вирусов, ища лишнюю информацию, ненужные файлы и так далее, можно написать программу, которая будет все это делать самостоятельно, но где гарантия, что в список на удаление не попадет нужное пользователю — живому человеку, управляющего машиной? Но при этом компьютер может больше, чем человек, потому, что не способен врать сам себе, потому что не обладает такой свободой принятия решений, потому что, не копит в себе страсти, безэмоционален, не нуждается в ублажении желаний своей плоти, не хочет выглядеть лучше, не нуждается в славе, власти, он даже завидовать не умеет. Если человек справится с этим, плюс сказанное раньше, возможно он научится…

— Но для этого нужно стать машиной!..

— Или человеком, лишенным, посредством какой-то трагедии любых желаний, что сделает его отрешенным от благ этого мира, заставит увидеть себя настоящим, направить остатки чувств и эмоций в любовь и жажду искупления, направит навстречу Богу…

— Я понял вас! Я понял… Изнутри! Конечно, изнутри… Да…, и пожалуй условия понятны… Бороться за вас, значит, бороться за возможность, которую уже предоставил Господь, но, кажется хочет отвергнуть человек, не вы, конечно, ааа…

— Моя воля сопряжена с волей Создателя, все остальное тоже соответствует, но я не ученый, вряд ли смогу им стать, даже если изучу. К тому у меня есть задача, как только я ее выполню.. — мне нечего здесь больше делать…, узнав что там, мне невыносимо тяжело здесь, поэтому я потороплюсь исполнить волю Божию… Верьте выход есть всегда, просто часто мы опасаемся выбрать страшащее или кажущееся неприемлемым, потому, что неверно просчитываем возможные его последствия — не уповаем на волю Божию! А ведь, как просто — стоишь на «распутье»: в одну сторону богоугодное, в другую нет, что выбирать и так понятно — Господь от своего не отказывается, но зато мы по слабости своей и неразумности, поступаем далеко не всегда верно, причем, при этом находя такие оправдания и обоснования, что и сами в них верим и других убеждаем…

Захар Ильич довольно долго находился под впечатлением от услышанного. Приучив себя не принимать на веру сразу любую информацию, он со всех сторон приглядывался и присматривался, но так и не нашел у сегодняшнего Буслаева признаков патологий или любых других отклонений. Напротив, полное оживление всех жизненных сил и просветление сознания, конечно, некий мистицизм, неожиданная высокая духовность, но ни примет шизофрении, ни какой-то хитрости, ибо в сказанном ни тени выгоды не было заметно, ни желания освободить себя от ответственности или избежать наказания.

Немного странными слышались такими вескими и глубоко обоснованными утверждения о Боге, о том, что ждет смертных после упокоения и божеском вообще, от бывшего циничного и бессовестного человека, каким он его помнил, ведь ни веры, ни морали не имел тот мерзавец, выступавший против него во время, врезавшейся сильным огорчением в память, телепередачи.

Казалось, что не мог чиновник, всеми силами растаптывающий и его, и все дело его жизни, плюющий на все святое еще пол года назад, не осознающий ни подлости своей недавней жизни, ни способный адекватно воспринимать действительность своей роли в трагедии еще несколько дней назад, но внезапно ставший совершенно другим человеком, после мистического сна. Не мог, если бы своими глазами Лагидзе не видел эти изменения, своими ушами не слышал четкие и понятные рассуждения и интереснейшие предположения, не видел бы показаний приборов и не читал выводы специалистов!

Марина же Никитична оказалась прекрасным и очень полезным оппонентом и его сомнениям и его убежденностям, касающихся Буслаева, притом, что сама искала объяснения, приходя к тем же выводы, что и шеф, только следуя немного другими путями, на которые ее подталкивал ее несдержанный характер; жесткая, совершенно открытая натура; увлеченность, поддержанная величайшим потенциалом, если вопрос, встававший перед ней, становился интересным, и конечно, тот аспект, что Шерстобитова была не просто женщиной в полноте определения половой принадлежности со всеми его соответствиями и особенностями, но женщина, всегда стремившаяся доказать свое равенство с мужчинами, при этом совершенно отвергавшая любой вариант феминизма.

Свой эгоизм она не скрывала, но при всем притом, оставалась отзывчивым и открытым человеком, способным на сильные и отважные поступки.

Думая об этом на границе бодрствования и сна, засыпая, Лагидзе улыбнулся, пробудившись с этими же мыслями, будто поставив их течение «на ручной тормоз» на это время…

Утро ничего хорошего не предвещало, звонки накаляли телефон до предела, чего не было ни разу за всю историю его директорства. Обладая добрым сердцем, но резким нравом, он мог в сорвавшись в праведном гневе, многое испортить в своей карьере, при этом, всегда располагая к себе тех, с кем не вступал в полемику, своих подчиненных и просто знакомых. Поэтому во всех ведомствах Захар Ильич имел, товарищей, друзей, даже единомышленников, с удовольствием благотворительствующих, благожелательствующих, предупреждавший или подсказывающих ему вовремя о всех надвигающихся неприятностях, что позволяло многого избежать, заранее подготовиться, что-то решить до наступления, быть осведомленным о неизбежном.

Именно поэтому держа в руках то самое письмо, о котором я раньше поведал читателю, он уже знал, о чем идет в нем речь, осознавал, что его политическая и чиновничья карьера закончилась, но не более. Другое дело судьба Буслаева, судьба возможного открытия, судьба дара, который пациент обрел совсем недавно и еще не успел им воспользоваться. Если бы он только знал зачем и что именно произошло с Кириллом Самуиловичем, то первое, что бы сделал сегодня и продолжал бы ежедневно — посетил церковь, заказал панихиду по всем упокоившимся, дорогим его сердцу людям, и не выпускал бы из рук акафист «О упокоении усопших». К сожалению, даже верующие люди обращаются к этому нечасто, больше думая о живых, за которых души уже почивших в Бозе, не переставая, просят Господа, в надежде, что о них оставшиеся на земле слово замолвят…