Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Но вам же…. Вашему статусу не повредит ваше присутствие в «моем» суде….

— Можно и так сказать, хотя и так, честно говоря, хватает…

— Я бы вас просил остаться…, а линия…, ну что ж попробуем по-вашему!.. Хотел поинтересоваться…

— Я весь внимание…

— Никто на вас не выходил? Хотя бы интересовался мною?…

— Увы… Я так понимаю, что еще в первые месяцы кто-то и делал вид…

— Было дело, но быстро закончилось, я не очень коммуникабелен, друзей нет, знакомые рассосались, но я надеялся, в смыслеее…, точнее хотел бы предполагать…

— Кирилл Самуилович, поверьте мне, организм «тела», членом которого вы были, редко отторгает свое, но если уж это происходит, то как при гангрене. К вам лучше будут относиться ваши сокамерники, чем прежние соратники… — На том и кончили. Попрощавшись, Алексей нажал на звоночек, появившийся, как тень выводной, предложил выйти, сначала, адвокату, подследственного попросив подождать.

Просидев минут десять, Кирилл, встав, потихонечку начал обследовать помещение, что бы чем-то себя занять. Метров двенадцать квадратных — не больше, со столом посередине, причем, вбетонированном в пол, три стула — этим и ограничивалась скромная меблировка. Оказывается, было и окно, закрытое решеткой с внутренней стороны, но света он не видел, хотя и чувствовал что-то.

Начало казаться, что его забыли, но это не цепляло и не нервировало, напротив, даже обрадовало возможностью попробовать помолиться в одиночестве, которого он давно не ощущал. Встал к свету, он начал, вспоминая молитовку за молитовкой. Сколько времени он не мог сказать, свет, исходящий из окна перестал восприниматься, сам молящийся настолько увлекся, что не заметил, как дверь открылась, и кто-то тихо вошел.

Этот человек явно не знал, что лучше сейчас предпринять, охватившие его смешанные чувства, которые иногда, все таки появлялись, заставили некоторое время посопереживать несчастному, но будучи чрезмерно рациональным, став почти безэмоциональным, выработав в себе привычку не увлекаться личностями и их судьбой, быстро успокоился и дал возможность человеку закончить то, чем тот был занят.

Оба стояли, повернувшись лицом к окну, спиной к двери, странно было наблюдать через видеокамеру за этими двумя персонажами ответственному офицеру СИЗО, но делать больше было нечего. Через минут десять тот, что у окна развернулся и сев на стул, застыв в позе Сфинкса, второй сделал тоже самое, опустившись на седалище напротив. Казалось, они встретились только ради того, что бы помолчать, сидя друг напротив друга.

Бывший шеф и его советник, даже не поздоровались, будто только расстались.

Нависшее молчание, как гимн непримиримости, лег между ними, нарушаемое только звуками вдыхаемого и выдыхаемого воздуха — дышать приходилось одним. Но если гость и испытывал некоторые неприязненные чувства, то слепец, как называл Кирилла Самуиловича Сергей Петрович про себя, впрочем не совсем доверяя такому повороту дела, не испытывал ничего отрицательного в сторону пришедшего.

Направив в сторону гостя не отсутствующий взгляд, а все лицо, чем позволил полностью рассмотреть себя и прийти к выводу невероятных перемен, произошедших за это время. Он похудел, кожа выбелилась в тон совершенно белесым глазам, отросшие за несколько месяцев до плеч волосы, обрамляли по сторонам лицо, лишившееся любого признака суеты, позабыв и об обычной мимике — застывшие мышцы, если и «просыпались», то изредка и явно не желали этого сделать сейчас.

Утончившиеся губы, словно склеенные, оставались почти незаметными, нос только оставался почти прежним, обретя форму более заостренную, благодаря чему казался удлинившимся. Погустевшие брови, нависшими сугробами, оттеняли, похожие на вареные белки глаза — они и были центром, притягивающим взгляд, завораживающие и отталкивающие одновременно. Смотрящему на них человеку, казалось, что он видит за этой оболочкой вперившиеся в него зрачки, добрыми или злыми они определялись только интонацией речи или кончиками губ, чье микроскопическое движение вниз, вверх или в стороны, могло оттенять внутреннее состояние.

Понять по этому лицу, что переживает или готовит его хозяин, было не возможно. Иначе видел собеседника Буслаев. Случается человеку хорошо контролировать свои эмоции, внешне оставаясь спокойным и недоступным для понимания и опознания уровня и заряда эмоциональности, что внутри такой индивид прячет, оставалось известным только ему одному. Так обманывается зрячий. Слепец же, если становится внимательным и прозорливым, развивая в себе другие чувства, ориентируется только на слух и чувственность своего биополя. Поразительно, но лишившись зрения, Кирилл почувствовал себя гораздо сильнее в этом направлении, и именно сейчас осознал эту проницательность, внимательно, пользуясь возможностью неторопливо и кропотливо изучать свои возможности на бывшем своем, как ему когда-то казалось, товарище. Пяти минут хватило ему, чтобы научиться ощущать чужое биополе, а слуху выуживать информацию, которая раньше была скрыта от него за ненадобностью.

Даже стук сердца, частота его сокращений, от их гулкости и насыщенности само кровяное давление, нервозность, ходившей под одеждой «шкурЫ», шумно переливающийся комок злобы, где-то в области солнечного сплетения, мышцы тела, пронизанные напряженностью нервирующего тонуса, поддерживаемого пробегающими электрическими разрядами, направляемым мозгом, мизеные движениями конечностями, незаметные самому человеку, сдерживаемость, злорадство и еще многое, чувствуемое, но пока не полностью опознанное, рисовала более четкую картину собеседника, нежели прежде, когда он мог видеть своими глазами.

«Петрович» выжидал, пока сорвавшись, его бывший шеф, раскуксившись, начнет плакаться о своей судьбе или умолять спасти, что угодно, но обязательно не достойнное мужчины — таким он видел в своем воображении нынешнего слепца, потерявшего все, а теперь и зрение, и надежду, и волю, как ему казалось.

Эти мысли стали первыми из прочувствованных заключенным. Никак не отреагировав, он промолчал, заинтересовавшись наблюдением перемены настроения, и эмоциональностью самого мыслительного процесса, если не с сутью мыслей, то с их зарядом. Зная тему предстоящей беседы, этого было достаточно для того, что бы понять и их ход — так бывает часто в жизни, когда один из участников диалога, заранее предугадывает, что хочет сказать второй.

Дождавшись момента, когда терпение гостя достигло максимума, а мысли потекли по замкнувшемуся кругу, Кирилл разорвал тишину неожиданным:

— Зачем тебе все это?

— Что?… — Такой вопрос своим смыслом подходил к слишком многому, поэтому, что бы ответить, необходимо было, сначала, понять в отношении чего он задан, причем ошибиться — значит, проиграть первый гейм, а переспрашивать, все равно, что признать свою неготовность вести беседу, что тоже минус. Не ожидав подобного хода, генерал сделал вид, будто не расслышал, во что поверил бы зрячий, но не сегодняшний Буслаев, понимающий все происходящее с сидящим напротив. К тому же, обвиняемый не имел ни планов своего спасения, ни жажды быть сильнее, не собирался соперничать. Происходящее сейчас для него почти не имело смысла, в то время, как пришедший с каждым мгновением повышал ставки, таким образом «играя» сам с собой, а в такой игре случаются только проигрыши.