Вигдис Йорт - Песня учителя [litres]

Спустя восемь минут Лотта открыла дверь и, собравшись с мыслями, вернулась в аудиторию. Таге Баст стоял на прежнем месте. Остальные тоже приготовились возобновить занятие, и сейчас они показались Лотте более внимательными – может, заметили, что она вот-вот сорвется? Значит, их вниманием она обязана самой себе, а не Мамаше Кураж?

– На дворе январь 1636 года. Время холодное и темное. Война идет уже восемнадцать лет, и конец ее не скоро. Как мы знаем, речь здесь идет о Тридцатилетней войне, – Лотта заговорила тише и прикрыла глаза рукой. Пора окунуться в события, – ночь, холод. Фургон Мамаши Кураж стоит возле маленькой крестьянской избушки. Тишина. Темнота. Из черного леса выходят четверо вооруженных до зубов солдат. Они стучат в дверь избушки, испуганные крестьяне просыпаются и открывают дверь. Рядом с крестьянами стоят и Мамаша Кураж с Катрин, которых крестьяне приютили на ночь [6] Фактическая ошибка автора: согласно тексту пьесы Мамаша Кураж как раз уехала в город за товарами, и Катрин ночует у крестьян одна. Отчасти она лезет на крышу с барабаном, именно чтобы спасти мать. . Солдаты спрашивают, как дойти до города, но крестьянам не хочется показывать дорогу – что эти солдаты вообще забыли в городе? Но солдатам во что бы то ни стало надо узнать дорогу, они злятся и грозятся убить быка, если им не укажут дорогу. «Ох, только не бычка!» – сокрушается крестьянка. «Только не бычка!» – сокрушаются крестьяне, и тогда их сын сдается – он вызывается проводить солдат до города. Оставшиеся растерянно смотрят им вслед.

Что же теперь будет? Крестьянин лезет на крышу – проверить, нет ли поблизости других солдат. «О нет! О нет! – в ужасе кричит он. – Их тут много! Целый полк!» Да при них еще и пушки! Смилуйся, Господи, над городом и его жителями. Те, кто сейчас спит, будут убиты, патрульных они не выставили и обнаружить врага некому. «Что же нам делать? – спрашивают они друг друга, но быстро понимают: – Мы ничего поделать не можем. Нас слишком мало, и не побежим же мы в город посреди ночи. Даже сигнал подать нельзя – тогда они и нас поубивают».

Скоро прольется кровь, но поделать мы ничего не в силах.

Только молиться.

Молись!

Молись, немая, пускай говорить ты не умеешь, но Господь тебя все равно услышит. Отче наш, иже еси на небесех, услышь молитву нашу, не дай погибнуть городу, не губи тех, кто сейчас там спит и ничего не ведает. Разбуди их, пусть встанут они, пусть влезут на стену, пусть увидят солдат, что идут на них среди ночи с копьями и пушками, спускаются с косогора, крадучись по лугам. И зятю нашему помоги, он там с четырьмя детьми, не дай им погибнуть, они невинные, они ничего не понимают, – Катрин стонет, – старшенькой только семь. Отче наш, услышь нас, только Ты и можешь помочь, нам недолго погибнуть, мы люди слабые, у нас нет ни пик, ни копий, и нет у нас смелости, мы во власти Твоей, и весь наш скот, и все хозяйство наше; вот так же и город, он тоже во власти Твоей, и враги подошли к нему силой несметной.

Катрин тайком пробирается к фургону, а крестьянка все молится: «Не оставь деток, наипаче малых, в беде, и стариков беспомощных, и всякую тварь живую. И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Аминь».

Катрин выходит из фургона с барабаном в руках и стучит в барабан.

Крестьянин : Что это она делает?

Она с ума сошла!

Стащи ее вниз, быстро!

Она нас погубит.

Сейчас же перестань барабанить, уродина чертова!

Я забросаю тебя камнями!

Катрин продолжает барабанить.

Неужели у тебя нет сердца? Неужели не сжалишься?

Если они придут, мы пропали! Они нас перережут.

Катрин барабанит.

Я тебе сразу сказала – не пускай этих бродяг во двор.

Прибегают солдаты – они угрожают изрубить их всех на куски.

Крестьяне убеждают солдат в собственной невиновности. Та, что сидит на крыше, – чужая.

Где лестница?

На крыше.

Солдаты кричат : Мы заплатим! Прекрати стучать!

Катрин не прекращает.

Прекрати, скотина!

Солдат : Да вы сговорились. Теперь всем вам конец!

Крестьянин : Если принести бревно и столкнуть ее оттуда!

Солдат : Надо остановить ее. Принесите ружье! В городе, наверно, еще не услыхали, а то бы их орудие уже ударило. Говорю тебе, брось барабан.

Катрин барабанит.

– Они тебя не слышат. А сейчас мы тебя пристрелим. Последний раз говорю. Брось барабан!

Катрин барабанит.

Солдаты стреляют. Катрин делает еще несколько ударов и медленно падает замертво.

Солдат : Вот шума и нет!

Раздается грохот городских пушек. Горожане проснулись и защищаются.

Солдат : Она своего добилась.

Лотта умолкла. В аудитории повисла тишина. Студенты словно затаили дыхание. Лотте захотелось на этом и остановиться, помолчать подольше, но этого делать было нельзя, да и студенты, кажется, уже пришли в себя.

– Мамаша Кураж скорбит о дочери, – проговорила Лотта тоном, который свидетельствовал о том, что лекция близится к концу, – она платит крестьянам, чтобы те похоронили Катрин, и впрягается в фургон. Она надеется, что справится с ним в одиночку. Да, пожалуй, справится. Вещей в нем осталось немного. Надо опять браться за торговлю.

На этом можно было бы и закончить, потому что именно таков финал пьесы. Но Лотту снова тянуло все обобщить и сделать вывод. Ей казалось, что студенты толком не поняли, что они лишь выглядят взрослыми, а на самом деле еще не созрели – тянут смузи через соломинку, ни капли не смущаясь.

– Мамаша Кураж двигается вперед, – сказала Лотта, – даже потеряв всех своих детей, она идет и идет, хотя это и бессмысленно, совсем как мы, – мы тоже двигаемся вперед, несмотря на всю бессмысленность этой возни, мы терпим и движемся, хотя жизнь наша катится ко всем чертям.

Лотта замерла на несколько секунд, глядя на студентов, а потом спокойно вышла и бесшумно прикрыла за собой дверь. Таге Баст за ней не последовал. Лотта направилась к себе в кабинет, опустилась на стул и молча сидела – долго ли, она и сама не знала. Стряхнув оцепенение, она открыла главу из посвященной Станиславскому диссертации, но тут же отложила ее в сторону.

«Катрин страдает от сострадания» – было написано в разделе под заголовком «Заметки» на последней странице материалов к только что прочитанной лекции, которые сейчас лежали перед ней на столе. Ведь страдать от сострадания – это возможно? Да, некоторым невыносимо видеть, как страдают другие. Но тогда получается, что сама Лотта Бёк не из таких, потому что ей подобное чувство чуждо. А может, мы должны испытывать благодарность за каждое обошедшее нас стороной страдание? И, кстати, за день мы неоднократно становимся свидетелями чужих страданий – как же понять, какие из них искренние? Многие делают вид, будто страдают, как раз для того, чтобы вызвать сострадание, желая получить помощь, заручиться поддержкой других. Поэтому проще сострадать зайцу – тот уж точно не притворяется, хотя Таге Баст и написал ей в одном из сообщений, что животные тоже умеют лукавить, например, чтобы защитить своих детенышей, впрочем, это нечто совершенно иное.