Вигдис Йорт - Песня учителя [litres]

Прежде ей казалось, будто недовольство ее вызвано Академией искусств, но сейчас поняла: это неприятное ощущение появляется у нее от собственной беспомощности, недовольства своим преподаванием, своим мертвым языком и бегством от действительности. Значит, признать это было для нее настолько болезненно, что она, страшась переживаний и расстройств, сама того не желая, заставляла переживать и расстраиваться своих студентов? Она прекрасно понимала, что хотел выразить Таге Баст, и выразил он это с поразительной ясностью, так что же он собирается показывать в оставшиеся семь минут фильма? За временем Лотта следила. Желание закричать, что ей все понятно, соперничало в ней с жаждой провалиться сквозь землю, но ни того, ни другого у нее не получилось бы, к тому же, возможно, если досмотреть до конца, она поймет еще что-нибудь?

Она стоит на лугу в Маридалене, повсюду весенние цветы, в руках у нее букетик незабудок, во рту молодой березовый листочек. Лотта прикладывает палец к губам, и камера переползает. Теперь в центре экрана – заяц. Он замер посреди травы и цветов, усы у него подрагивают – камера Таге Баста даже это ухватила. Заяц пытается прыгнуть, но одна задняя лапа у него повреждена, поэтому он неуклюже бежит по цветам и траве и скрывается из виду. Лотта в фильме всхлипывает, и если бы та Лотта, живая и внимающая, не старалась изо всех сил сдерживать чувства, если бы все ее тело не было готово лопнуть от напряжения, совсем как у того напуганного зайца, которому не удается побыстрее сбежать от опасности, то зрители услышали бы и ее всхлип. Но всхлип на экране все равно получился громче, потому что был записан на чуткую камеру Таге Баста, отредактирован на оборудовании Таге Баста и перенесен на более высокий уровень. Судя по повисшей в зале тишине, этот всхлип подействовал на всех, а на экране появилось печальное лицо Лотты, от которого даже ей самой стало не по себе.

Но тут кадр сменился: она сидела на пледе возле Акерсэльвы с бокалом красного вина, и облака снова плыли по небу, надвигаясь на нее, они окутали ее и почти подняли над землей. Ее фигура на экране сменилась кадром с хромой уткой, и Лотта в фильме воскликнула: «Заяц!» Зрители засмеялись, но незлобно, а может, Лотта не только видела плохо, но и слышала так же и толком не разобрала. На покалеченной утке, напомнившей Лотте своим увечьем зайца, камера замерла. Утка ковыляла позади всех остальных уток, а затем опять раздался голос Лотты, но звучал он совершенно иначе – наверное, эту запись Таге Баст сделал на лекции о «Мамаше Кураж», он тогда еще отказался снимать и записывал только ее голос. Утка ковыляла по берегу, а Лотта жалобно допытывалась у студентов: «Как бы вы поставили “Мамашу Кураж” сегодня?» Ответом ей было молчание, а бедная утка все ковыляла за своей стайкой. Лотта повторила вопрос, на этот раз громче и строже, голосом совершенно невыносимым, и она поняла, почему он решил не снимать, а только записать звук. Очевидно, Таге Баст видел, что ее лицо смягчает образ в целом, потому что голос, оторванный от изображения, выдавал такое моральное превосходство, такое надменное всезнайство, что вытерпеть его было невозможно. После вопроса снова воцарилась тишина, опять невыносимая, потому что никто из студентов на вопрос Лотты не ответил. «Как бы поступили вы? А вы?» – наседала Лотта, очевидно, тыча в студентов по очереди пальцем. Представить это было несложно, но студенты не отвечали, и тогда ее ужасный голос разразился тирадой о палестинской молодежи и стихотворением о том, что от войны страдают все бедняки. Наверняка лет тридцать назад эти строки казались ей свежими и оригинальными, однако сейчас напоминали речь на День конституции. И почти с радостью она услышала, как голос сорвался и в нем прозвучало нечто человеческое: «Безвыходное!»

Ковыляющую утку сменила чернота, за которой последовали обрывки фотографий, изуродованные лица и кубистская живопись, так что в голову полезли мысли о Катрин из «Мамаши Кураж». А потом, к счастью, внезапно засияло солнце, по переулкам зашагали довольные прохожие, спешащие по своим делам, и Лотте стало легко – такой легкостью ее всегда наполняли солнце, дневной свет и весенняя суматоха. Легкость не покидала ее до тех пор, пока она не увидела себя с кружкой пива в пабе «У Тедди» и не услышала робкий голос Таге Баста. Тот спрашивал, не думает ли она, что ее лекции производят на студентов гнетущее впечатление.

Когда она услышала этот вопрос, лицо ее исказилось и стало похожим на кубистский портрет. Лотта уткнулась лбом в столешницу – в фильме она просидела так очень долго, кажется, на самом деле сидела она там меньше, впрочем, вероятно, она потерялась во времени или он отредактировал запись. На экране Лотта вдруг стоит у себя на кухне и улыбается – улыбка получилась у нее почти красивой: она кладет перед собой вешенки и принимается нарезать их, как была, в сапогах и куртке, а в контексте предыдущих кадров выглядит это как чистой вводы безумие.

Дальше камера Таге Баста запечатлела вымышленный пожар – как будто бы дом Лотты объят огнем, пламя пожирает гостиную, а хозяйка дома готовит грибы и счастливо улыбается, не ведая, что огонь движется в ее направлении. Лицо в объективе безжалостной камеры было морщинистым и обвислым. Даже не верится, как в голову ей вообще могла закрасться мысль, что человек с камерой – то есть Таге Баст собственной персоной – вообще питал к ней какие-то иные чувства, нет-нет, она даже думать об этом не желает, такой накрывает ее стыд.

Действие переместилось в Академию искусств. Лотта рассказывает о «Кавказском меловом круге». Камера остановилась на лице несчастной студентки, которую инстинкты соперничества заставили убить ребенка – а поступок этот, судя по всему, спровоцировала сама Лотта, как будто стремясь выставить напоказ свойственную именно этой студентке бесчеловечность, и зрители сочувственно заохали. Но еще хуже – это изумленное аханье, последовавшее, когда студенты покинули аудиторию, оставив Лотту в одиночестве с искривленным в немом крике лицом.

И когда она вышла из аудитории, всем стало ясно почему, и, наверное, они задались вопросом, не к реке ли она направилась, чтобы там разделить участь голодной утки, которой вскоре суждено было утонуть. Оставшись один, Таге Баст вытащил из мусорного ведра выброшенный Лоттой листок и заснял крупным планом строки: «Тому, кто хочет совершить революцию, следует начать с себя. Хороших выходных!»

Фильм вполне мог на этом и закончиться, идея была ясна, однако Таге Баст решил этим не ограничиваться, он будто бы поставил перед собой задачу сделать Лотте побольнее. Вот он входит в грязноватый паб, куда шесть дней назад Лотта заглянула впервые в жизни. Кадры, где Лотта сидит на видавшем виды кресле, чередуются с теми, на которых Лотта Бёк предстает как любительница цветов, зайцев и уток, но не людей и особенно не собственных студентов – на них она не обращает внимания, даже если те готовы вот-вот расплакаться. Камера приближалась и сначала взяла крупным планом пустой бокал на столике, затем – наполовину полный, после чего Лотта бросилась вперед. В последнем кадре фильма, застывшем на экране на целую вечность, ее рука тянулась к объективу.