Вигдис Йорт - Песня учителя [litres]

Ей хотелось убежать, казалось, будто она стоит голая посреди площади, но тут включился свет. Зрители захлопали, не из вежливости, а восхищенно, они повскакивали с мест и аплодировали стоя. Увиденное явно их растрогало, да и саму Лотту взволновал образ этой растерянной женщины, так что она тоже прониклась какой-то странной нежностью к той, кем была и не была она сама, к собственной искаженной и усложненной сущности, проясненной и разжеванной, втоптанной в грязь и вознесенной в высшие сферы, разоблаченной и облаченной в чужое одеяние.

Выйдя вперед, Таге Баст раскланялся. Лотту он не видел – она пряталась за спинами двух здоровяков. Те поднялись, а она, единственная в зале, осталась сидеть, но этого никто не заметил, потому что сидела она позади всех. И лишь в тот момент, когда первые зрители повернулись и стали надевать куртки, Лотта подошла к двери, распахнула ее и бросилась прочь, домой.

Телефон несколько раз звонил, но номера были незнакомые, поэтому Лотта не отвечала, собиралась было вообще его выключить, но решила дождаться сообщения. Оно пришло в пятнадцать минут девятого. «Дорогая Лотта. Вам самой выбирать, как на это смотреть».

«Убого», – подумала Лотта. Отмахнуться от нее такой фразой, такой формулировкой , прекрасно зная, что именно он натворил, да и хотел натворить, и получилось это у него отлично, – из древней, затасканной витгенштейновской иллюзии заяц-утка, [7] Иллюзия кролика-утки – двойственное изображение , в котором можно увидеть кролика и утку . Иллюзия также была описана Людвигом Витгенштейном . которую так обожали студенты-первокурсники, ему удалось выцедить на удивление много.

«Незрелые студенты-первокурсники», – подумала она, но тут же поняла, что цепляется за свой прежний язык, пытаясь защититься от того, что увидела в фильме, а ведь она и правда там что-то увидела. Лотта же была так непоколебима в своем намерении принять то, что увидит, с открытым сердцем, и вот она это увидела, так что же – теперь она станет отрицать это или скрываться? Значит, все ее самоувещевания о том, что правду о себе следует принять, – это всего лишь самодовольные фразы, которые Таге Баст заметил? Нет, не заметил, разоблачил.

Совсем недавно она полагала, будто осознала сложности, с которыми порой сталкиваются другие, желая всего лишь купить новую обувь, а сейчас знала, что осознание приходит не сразу, оно должно стать частью тебя, меняя ход мыслей или стратегию поведения. «Вам самой выбирать, как на это смотреть» – да, звучит убого, но не кроется ли в этой фразе что-то более значимое, масштабов которого не понимал и сам Таге Баст?

Да, ей придется так думать, чтобы не утонуть. Читать в Академии искусств лекции о драматургии Брехта больше нельзя, это очевидно, но чем же ей тогда заняться? Ее словно затягивало в черную дыру, а она смотрела в нее и не могла оторвать взгляда, потому что там, позади, что-то горело, это была тактика выжженной земли. Она, Лотта, продана, была полжизни продана, и сейчас ей придется прыгать в неизвестность, падать в нее, не обращая внимания на боль, и не сделай она этого – ее жизнь можно считать потраченной впустую. Если бы ей сказали, что не откройся она неизвестности – и будет наказана, Лотта не обратила бы на эти слова никакого внимания, но услышь она: «Если не примешь этого – и жизнь твоя будет потрачена впустую», – да, к этим словам она бы прислушалась. Потому что на самом деле это означало бы вот что: жизнь твоя – лишь оболочка, она лишена истины и глубины.

Она вспоминала шведское стихотворение, в котором кто-то стучится в чужую дверь, а когда ему открывают, говорит: «Прости, что потревожил».

На что открывший отвечает: «Ты не потревожил, ты встряхнул весь мой мир».

Какая же в том стихотворении последняя строка?

Какими словами оно заканчивается?

«Добро пожаловать».

Перед сном она приняла снотворное, а когда в пять утра ее разбудило щебетание птиц за окном, выпила еще одну таблетку – хотела поспать подольше и чтобы ей что-нибудь приснилось.

В следующий раз она проснулась в середине дня, ей снилось, будто она на конференции где-то на море, а ее дочь еще маленькая и упала в воду, и Лотта бросилась ее спасать, но вода плотная и шершавая, как бывает, когда море покрывается льдом. Расталкивая ледышки, Лотта пытается нашарить в воде ребенка, сперва безуспешно, но в конце концов ей удалось вытащить дочку на причал. Позже, на конференции, она рассказала всем, как сложно ей было вытащить из воды ребенка, но прямо во время рассказа девочка опять свалилась в море и Лотта снова нырнула за ней в черный ледяной зев, понимая, что шансы отыскать дочку малы, а шансы утонуть самой велики, однако тут подоспела лодка, и лодочник втащил на борт сначала девочку, а следом и саму Лотту, и она подумала, что теперь-то они спасены и до причала всего двадцать метров, вот только лодка заглохла и никак не заводилась, дочь дрожала от холода. Им надо побыстрее добраться до берега, но получится ли? И она поняла, что дочь еще не спасена. Даже если рассказать, как сложно спасти ребенка, это еще не значит, что ты его спас. Тебе придется спасать его снова и снова.

Когда ближе к вечеру она наконец встала, то увидела, что ей кто только не звонил – и Таге Баст, и Лайла Май, и другие коллеги, а еще студенты, они не только звонили, но и мейлами ее забросали, однако читать у Лотты не нашлось сил. Никто из них все равно не поймет, каково ей, особенно потому что у нее самой не хватало слов объяснить.

Она вспомнила притчу Кьеркегора о научившихся говорить лошадях. Их стадо паслось на равнине, а одна лошадь бродила в одиночестве, но услышав, что объявлен общий сбор, она тоже бросилась туда в надежде узнать что-нибудь новое о жизни. Она внимательно слушала рассказы старых им о том, как счастье становится доступно лошадям лишь после смерти, потому что ни одной живой твари не суждено вынести столько страданий, сколько выпадает на долю лошади. И самый старый конь рассказал о бесчисленных муках, через которые проходит лошадь с самого рождения: голод и холод, каторжная работа и жестокие побои, несправедливое обращение со стороны недалеких хозяев, которые вечно переваливают на спину лошади вину за собственную глупость. А когда лошадь стареет, ее выгоняют в лес, на мороз, обрекая на смерть. Собрание окончено, лошади разбежались, и наша скромная лошадка, спешившая сюда с таким нетерпением, разочарованно пошла восвояси. О ее собственных страданиях ей так никто и не рассказал. Тем не менее каждый раз, когда объявлялся сбор, эта лошадь бежала на него, предвкушая, что уж теперь-то будут говорить о ней, но ее всякий раз ждало разочарование. Все лучше понимая, о чем говорят остальные, она хуже понимала саму себя, ведь она, хоть и находясь среди них, их жизнью не жила.