Виктор Баранец - Офицерский крест [Служба и любовь полковника Генштаба] [litres]

– Привет, Кулинич! – крикнула Юлька, и тембр ее голоса при этом был какой-то официальный и холодный.

– Привет, – повторила Наталья тем же безрадостным тоном.

Гаевский выиграл партию, – Юлька бросилась к нему на корт и сделала немилосердный засос с ароматом антоновки.

– Возьми меня на руки, – шепнула она, – и унеси на лавку.

Он так и сделал.

Все получилось очень достоверно.

А Наталья, как-то смиренно опустив плечи, подошла к Кулиничу и чмокнула его в щеку. Гаевский заметил, как загорелая клешня Кулинича пыталась соскользнуть с талии Натальи вниз, но она резким, нервным движением отстранила ее.

Поговорив о чем-то с Натальей, Кулинич пошел к сверкающему лаком «Брабусу», – охранник смиренно плелся позади хозяина.

Наталья и Юлька шли к дачному домику впереди Гаевского и о чем-то негромко, но темпераментно разговаривали.

– Ну его к черту, – только и сумел расслышать Гаевский слова Натальи. После этого она оглянулась и подарила ему улыбку своих прекрасных глаз и губ…

Потом они втроем сидели на террасе под большим белым зонтом. Где-то вверху шипели на ветру ветки высоких сосен. Наталья (явно чем-то расстроенная) поставила на пластмассовый стол большую вазу с фруктами и сказала:

– Что будете пить, дорогие гости? Могу предло…

– Я вискарик, я вискарик, – весело затараторила Юлька, – у тебя тот шотландский вискарик от Кулинича еще остался?

– У меня не только вискарик от Кулинича, но и коньяк от Таманцева еще остался, – ответила Наталья каким-то двухслойным насмешливым тоном и вопросительно взглянула на Гаевского:

– Я человек неприхотливый. Я буду пить то же, что и народ, – сказал он, – народ и армия едины! Впрочем, у меня есть презент…

И он достал из сумки бутылку вишневого ликера.

– Ой, как это мило! – воскликнула Наталья, всплеснув руками, – я обожаю вишневый ликер!

– Гаевский, да я вижу, что ты хитрый дамский угодник! Умеешь подластиться и сделать приятное женщине! – тут же затараторила Юлька, взяв бутылку из рук Гаевского. Она повертела ее и стала в голос читать написанное на этикетке: «Ликер со вкусом вишни от известного немецкого бренда Eckes станет прекрасным аперитивом, а также дополнит самый изысканный десерт».

– Десерт хоть и изысканный, но этот ликер, извините, я пить не буду, друзья, – тараторила Юлька, – меня он не заводит… А вот вискарик заводит… Я становлюсь вся такая неожиданная… Вишневый ликер – это твой кайф, Натали… Это твоя сладкая чаша… Испей ее до дна…

Сказав это, Юлька многозначительно взглянула на Гаевского.

Выпивали, курили, разговаривали. Вяло перебрав некоторые институтские новости и сплетни, с подачи все больше хмелеющей Юльки незаметно перешли к разговору о любви, – она обожала ту тему. Юлька сама себе наливала виски и философствовала, все чаще почему-то обращаясь к Гаевскому:

– Вот скажи мне, мой друг Артем Палыч, – амикошонским тоном говорила она с плохо скроенной дикцией, – вот скажи мне, – у разведенной и свободной, как Куба, и приятной во всех отношениях женщины… Ну вроде меня… Есть шансы найти мужичка, который… Который сжег бы меня, кааак там, эээээ? В огнедышащей лаве любви?

– Вполне, вполне, Юлия Федоровна, – тем же игривым манером говорил Гаевский, – у вас… У тебя все шансы есть. Есть все шансы дождаться своего принца на белом коне… Он просто немного задержался где-то…

– А он на мои похороны не опоздает? – с грустной надеждой спросила Юлия, подливая себе виски.

Улыбалась Наталья, улыбался Гаевский. А Юлия, пыхтя тонкой сигареткой, продолжала углубляться в темные недра любви. Было понятно, что эта тема волнует ее.

– Ну вот взять хотя бы Таманцева, – продолжала она, – совершенно свободный кавалер, красавец и молод, разведен и свободен, как ветер. Пленил меня и даже очаровал. Я на него уже два года виды имею. У нас с ним духовное и… Это… Физическое единение. О, у меня с ним такииие песни получаются! Я сознание теряю! Но ведь не женится, гад! Я его уже три раза беременностью пугала, – ничего не помогает! Талдычит одно и то же: «Нам надо лучше изучить друг друга». Хорошо устроился, подлец! Да куда же дальше изучать, если я даже про родинку на его мошонке, извините, знаю!

– Юлька! Юлька! Как тебе не стыдно? Остановись сейчас же!!! – вдруг свирепо вскричала Наталья, – следи за языком!

– Извини, Наташ, наболело-нагорело… Ты же знаешь, – у меня пепел любовных страданий в душе… Но я никак мужскую душу не могу понять… Можно я об этом с Артемом поговорю?

Наталья вздернула плечами, сухо сказала:

– А при чем здесь я? Артем – не моя собственность. Говори, сколько хочешь. Только за красные флажки не выходи. Тебе бы надо поспать. Я пойду постелю.

Юлька пила кофе и, прижмуривая хмельные глаза, учиняла Гаевскому допрос, пока Натальи не было на террасе:

– Вот скажи мне, дорогой друг Артем… У тебя есть жена… Красивая, небось… И все при ней… В самом соку, – само собой… Тебе бы ее, тепленькую, тешить сейчас в спаленке… А ты ведь сюда, к Натахе приехал… Как это понимать, а? Что в душе твоей? У тебя чувства или, извини, банальная сексуальная потребность?

Слегка растерявшийся от таких вопросов, Гаевский лихорадочно соображал, как половчее ответить Юлии. Тут нужна была правда или что-то очень похожее на правду. Но в любом случае – что-то убедительное.

Но он не успел ответить, – на террасе появилась Наталья и увела Юлию в домик.

А потом они сидели на террасе вдвоем. Теплые взгляды, милые слова. Казалось, сосны где-то вверху переставали перешептываться, прислушиваясь к хрипловато-баритонистому мужскому и тонкому, нежному женскому голосу. Потом раздался какой-то щелчок и высокие сосны над красной ондулиновой крышей услышали голос Коэна. Он пел свою знаменитую «Танцуй со мной до конца любви». Когда песня закончилась, сосны услышали тот же женский голос – он звучал уже вроде строго, но то было всего лишь кокетство:

– Здесь целоваться нельзя. Кругом глаза в окнах. Пойдем в дом.

И опят щелчок. И опять эрогенный тенор Коэна…

Едва они вошли в прихожую, как зазвенел мобильник Натальи, – и вся она из теплой, податливой, доброй мгновенно превратилась в холодную, деревянную, злую:

– Да-да-да! – с холодным оттенком в голосе говорила она кому-то, а рукой, только что обнимавшей Гаевского, отмахивалась от него.

– Да-да-да! – снова рыкнула она, – я все поняла… В девять так в девять… Они сейчас уходят. А у тебя во сколько самолет?

Она выключила мобильник, сказала какое-то непонятное «прости» и встала у окна, выходящего на высокий деревянный забор с тыльной стороны дома.

– Подойди ко мне, – уже ласково и тихо сказала она Гаевскому, – вон там видишь две доски с сучьями. Они легко раздвигаются и в них можно пролезть…