Тайари Джонс - Брак по-американски [litres]

Рой, я не могу ничего плохого сказать о женщине, которую я не видела, но на душе у меня неспокойно. Твой отец говорит, что я не хочу видеть тебя взрослым. Он считает, что у многих было неспокойно на душе, когда мы с ним «прыгнули через метлу» [93] Обычай, распространенный в том числе в афроамериканской культуре, когда молодожены на церемонии бракосочетания прыгают через метлу или веник. . Но я, как твоя любящая мама, обязана тебе сказать, что мне снова стали сниться мои сны. Я знаю, ты не веришь в знаки, так что пересказывать ничего не буду. Но я беспокоюсь о тебе, сын.

Может, твой отец прав. Я признаю, что держу тебя немного крепче, чем следовало бы. Может, когда мы познакомимся с Селестией, я снова успокоюсь. Судя по твоим рассказам, она действительно хорошая девушка. Надеюсь, ее родители не станут думать, что мы с твоим отцом какие-то деревенские мыши.

Прежде чем отвечать мне, прочитай это письмо трижды.

Я также посылаю тебе молитвенную карточку, и тебе будет полезно читать эту молитву каждый вечер. Становись на колени, когда говоришь с Господом. Нельзя молиться , лежа в постели – это называется думать. Думать и молиться – это две разные вещи, а в вопросах настолько важных тебе нужна молитва .

Твоя любящая мать,

Я сложил письмо и опустил его в карман штанов. Ветер кусался, но я весь вспотел. Мама пыталась предостеречь меня, пыталась спасти. Но от чего? На первых порах она всегда пыталась спасти меня от двух вещей – от тюрьмы и от всяких давалок. Когда я выпустился из школы, не схлопотав статью и не заделав никому ребенка, она почувствовала, что свое отработала. Провожая меня и три новеньких чемодана на междугородний автобус, она подняла кулаки в воздух и крикнула: «У нас получилось!» Думаю, она не волновалась обо мне до тех пор, пока я не сказал ей, что женюсь.

Я сел на скамейку и перечитал письмо еще раз. Я не верил «пророческим снам» Оливии; к тому же гибель мне принесла не Селестия, а штат Луизиана. Но мне все равно приятно было чувствовать нежность, вплетенную в мамины слова. Я осекся, вспомнив свою реакцию на это письмо столько лет назад. Отвечая маме, я юлил, но на самом деле кричал, как с цепи сорвавшись. Не стыдись нас , – молча сказала она тогда.

Я читал письмо снова и снова, и каждое слово было ударом. Когда мне стало невмоготу, я убрал его в карман и оглядел кучу хлама, которую я высыпал из коробок. Маленький зуб легко мог затеряться в мусоре, спрятавшись между стеблями травы. Может, оно и к лучшему, что в свое неопределенное будущее я вступлю без него. Свою неполноту я пронесу через вечность, и таким меня обнаружат расхитители могил следующего тысячелетия. Клянусь Богом, я хотел уехать в ту же секунду – заправить «Крайслер» и выехать на трассу, забрав с собой только мамино письмо. Но потом, кажется, я заметил в гараже теннисную ракетку. Она была дорогой, но, самое главное, она была моей. Может быть, я отдал бы ее Рою-старшему, в детстве мы с ним ездили играть в теннис в досуговый центр в городе. Я пошел по песочно-белой дорожке, думая о Давине и о том, что Селестия сказала ей после похорон Оливии. «Джорджия, – крикнул я в воздух. – Ты не единственная, кто здесь ужасный человек».

Я оглядел стену гаража. Конечно же, ракетка висела на маленьком крючке. Я взял ее в руки и увидел, что ее испортили время и годы простоя. Когда я ее купил, она была лучшей во всем Хилтон-Хед. Теперь от нее остался только ржавый металл и струны. Рукоятка размякла, но я изобразил бэкхенд [94] Разновидность удара в теннисе, когда кисть повернута к мячу тыльной стороной. , вскользь ударив по бамперу ее машины. Первый удар был случайностью, но второй, третий и четвертый получились более умышленными. Завыла, возражая, сигнализация, но я не остановился до тех пор, пока в гараж с сумкой на плече и ключами в руке не вошла Селестия.

– Милый, что ты делаешь? – она выключила сигнализацию маленьким пультом. – Все хорошо?

Жалость в ее голосе царапнула мне по коже.

– Нет, не хорошо. Как у меня может быть все хорошо?

Она покачала головой, и снова в ней была эта мягкая грусть. Я никогда не бил женщину. Мне никогда и не хотелось. Но в ту минуту мои руки горели от желания сбить это беспокойство с ее хорошенького личика.

– Рой, – сказала она. – Чего ты от меня хочешь?

Она прекрасно знала, чего я от нее хотел. Не так уж это было и сложно. Я хотел, чтобы она была мне хорошей женой и впустила меня в мой же дом. Я хотел, чтобы она ждала меня, как женщины ждали мужчин еще до Рождества Христова. Она что-то рассказывала, но мокрые щеки и болтовня, как она пыталась, исчерпали мое терпение.

– А ты не пыталась пожить как почетный гость в тюрьме штата Луизиана? А вот попытайся. Представляешь, насколько это сложно – пять лет следить за каждым своим движением, чтобы не подставляться? Тяжело тебе было встретить уставшего мужчину? Я в тюрьме соевые бобы собирал. У меня диплом Морхауза, а я возделываю землю, как мой прапрадедушка. Так что не надо мне рассказывать, как ты тут пыталась.

Она всхлипывала, когда я снова бросился на машину. Но теннисная ракетка плохо подходит к «Вольво». Я даже окна выбить не мог, только запустил сигнализацию, но Селестия ее быстро выключила.

– Рой, хватит, – сказала она, вздохнув, как уставшая мать. – Положи ракетку.

– Я тебе не ребенок, – сказал я. – Я взрослый мужчина. Почему ты не можешь со мной разговаривать как со взрослым мужчиной? – я постоянно думал, как я выгляжу в ее глазах: потный и вонючий, в одежде из «Волмарта» и свитере времен старшей школы, машу старой теннисной ракеткой как каким-то оружием. Я бросил ее на пол.

– Пожалуйста, успокойся.

Я осмотрел аккуратно подписанные ряды инструментов, надеясь увидеть там тяжелый гаечный ключ или молоток, чтобы выбить все до единого окна в этой машине. Но там, на расстоянии вытянутой руки, висел двусторонний топор, и мне он сразу приглянулся. Удивительным образом, как только я положил руку на его массивную деревянную рукоятку, комната сразу предстала передо мной под другим углом. Селестия втянула ртом воздух, у нее по лицу разлился чистый ужас. Он меня тоже злил, но уж лучше так, чем эта жалость. Я как мог размахнулся топором в узком пространстве между «Вольво» и гаражной стеной. Окно разбилось, рассыпав повсюду стекло. Но даже в ужасе у Селестии хватило ума снова выключить сигнализацию, чтобы не поднимать шума.

По-прежнему сжимая топор, я подошел к ней, но она отпрянула от меня. Я рассмеялся:

– Что, теперь меня боишься? Да ты вообще меня не знаешь.

И я вышел из гаража, закинув топор на плечо, как Поль Баньян [95] Гигантский дровосек из американского фольклора. , чувствуя себя мужчиной. Ступив в холодный ясный день, я собирался отправиться в Ило, взяв с собой только топор, мамино письмо и страх во взгляде своей жены.