Тайари Джонс - Брак по-американски [litres]

В Бытии, кажется, говорится, что нельзя оглядываться? Дурацкий взгляд назад открыл мне, что она зримо расслабилась, радуясь, что я не забрал с собой ничего, что нельзя было бы заменить, радуясь, что я не сломал ничего, что нельзя было бы починить.

– Я вообще что-нибудь для тебя значу, Джорджия? – спросил я. – Скажи, что нет, и больше ты меня не увидишь.

Она стояла на дорожке, обхватив себя руками, будто она мерзла.

– Андре уже едет.

– Я не про Андре тебя спросил.

– Он будет через минуту.

Голова у меня раскалывалась, но я не отставал.

– Ответь, да или нет.

– Можем мы поговорить, когда Андре приедет? Мы можем…

– Перестань говорить о нем. Я спросил, любишь ли ты меня.

– Андре…

Она повторяла его имя слишком часто. Придется ей признать: в том, что произошло дальше, есть и ее вина. Я задал ей простой вопрос, а она отказалась дать мне простой ответ.

Я отвернулся от нее и резко свернул влево, шагая через двор, чувствуя, как у меня под ногами хрустит сухая трава. Шесть широких шагов привели меня к основанию тяжелого дерева. Я прикоснулся к шершавому стволу – минутное сомнение, чтобы дать Старому Гику преимущество в этом споре. Но на самом деле он был просто бесполезным старым деревом. Высокое, вот и все. Чтобы разбить скорлупу ореха с такого дерева, нужен молоток, железное упорство, и даже тогда вам все равно нужна будет отвертка, чтобы добраться до мякоти, которая по вкусу напоминает глыбу известняка. Никто не станет горевать по дереву гикори, кроме Селестии и, возможно, Андре.

В детстве, когда мне по силам был только топор вроде того, какой был у Джорджа Вашингтона, Рой-старший показал мне, как срубить дерево. Согни ноги в коленях, замах бери пониже и посильней и бей прямо. Селестия плакала, как ребенок, который у нас не родился, подвывая и мяукая с каждым взмахом топора. Поверьте: я не сбавлял темпа, даже когда мои плечи горели, а руки свело дрожью. При каждом ударе от раненого ствола отлетали свежие щепки, осыпая мое лицо горячими покалываниями.

– Погромче, Джорджия, – закричал я, вонзая топор в толстый серый ствол, ощущая наслаждение и мощь с каждым ударом. – Я спросил, любишь ли ты меня.

Я ждал, что, вернувшись, обнаружу дома хаос психологический. Но когда мой внедорожник подъехал к тупику на Линн Вэлли Роуд, меня встретило нечто скорее материальное, нежели эмоциональное. Селестия, одетая на работу, стояла на ведущей к гаражу дорожке и всхлипывала, поднеся к лицу кулаки, пока Рой Гамильтон рубил Старого Гика моим двусторонним топором. Я надеялся, что мне это привиделось. В конце концов, я долго сидел за рулем. Но пронзительный звук, с каким металл бился о дерево, убедил меня, что это наяву.

Рой с Селестией произнесли мое имя хором, взяв причудливый аккорд. Я разрывался, не зная, с кем говорить, и поэтому задал вопрос, на который могли ответить они оба:

– Что тут, черт возьми, происходит?

Селестия показала на Старого Гика, а Рой сделал еще один отчаянный взмах, вонзил топор в дерево и оставил его там, как застрявший в камне меч. Я стоял на дорожке, ровно между ними – двумя отдельными планетами, где у каждой было свое гравитационное поле и орбита. Солнце сияло над нами, излучая свет, но не тепло.

– Ой, кто это тут, – сказал Рой. – Третий самый ужасный в мире человек, – он поднял полу рубашки и вытер ей взмокший лоб. – Герой дня, – он улыбнулся, показав кривые и неполные ряды зубов. Из дерева торчал неподвижный топор. Не уверен, что я узнал бы Роя, столкнувшись с ним на улице. Да, он по-прежнему был Роем, но тюрьма сделала его массивнее, его лоб смяли глубокие борозды, а плечи слегка надвинулись на перекачанную грудь. Хотя мы были примерно одного возраста, он выглядел гораздо старше меня, но казался не умудренным политиком, как Рой-старший, а могучей машиной, работавшей на износ.

– Как жизнь, Рой?

– Ну… – он посмотрел на солнце, даже не прищурившись. – Меня посадили ни за что, а когда я приехал домой, моя жена уже спит с моим другом.

Селестия подошла ко мне, будто я, как обычно, вернулся домой с работы. По привычке, я обнял ее за талию и поцеловал в щеку. Ее прикосновение меня обнадежило. Неважно, что происходило в мое отсутствие, сейчас ее обнимал именно я.

– С тобой все хорошо, Селестия?

– Да, с ней все хорошо, – сказал Рой. – Ты же знаешь, я ничего ей не сделаю. Я ведь все еще Рой. Может, она мне больше не жена, но я все еще ее муж. Разве не видишь? – и он поднял руки вверх, будто доказывая, что у него нет оружия. – Давай поговорим, Дре. Сядем вдвоем, как мужчины.

– Рой, – сказал я. – Очевидно, у нас тут конфликт. Как мы можем его подавить? – выпустив Селестию, мои руки казались мне ненужными. – Все хорошо, – сказал я ей, хотя на самом деле пытался убедить в этом себя. Вслед за Роем вскинув руки в жесте «Не стреляй», я двинулся к Старому Гику. Запах обнаженной древесины был странновато-сладким, почти как сахарный тростник. Выбитые щепки валялись на траве, как бесформенные конфетти.

– Давай поговорим, – сказал Рой. – Прости, что я так с вашим деревом. На меня что-то нашло. Мужские чувства. У меня много чувств, – он смахнул щепки с сиденья.

– Эту лавочку мой отец сделал, – сказал я. – Когда я маленький был.

– Дре, – сказал он. – Тебе больше сказать нечего? – внезапно он вскочил и схватил меня, сжав меня в мужских объятиях, хлопнув ладонью мне по спине. Я отпрянул от его прикосновения, и мне стало стыдно за это.

– Ну, Дре, – сказал он, отпустив меня и плюхнувшись на лавочку. – Что нового?

– Да вот, кое-что.

– Ну, может, обсудим это?

– Можно, – сказал я.

Рой похлопал по лавочке рядом с собой и прислонился к дереву, вытянув перед собой ноги.

– Мой старик тебе рассказал, как мы тебя обманули?

– Что-то говорил об этом.

– Ну, так как же так вышло? Просто расскажи мне, и, обещаю, я уйду. Как так вышло, что ты сказал: «Пошел-ка Рой в жопу. Жаль, что он тюрьме, но я, пожалуй, заберу себе его бабу»?

– Ты все не так понимаешь, – сказал я. – Ты знаешь, что все было не так. – Селестия стояла на дорожке, и наши слова до нее не долетали. В этом было что-то грязное, и я поманил ее к нам.

– Не зови ее сюда, – сказал Рой. – Это касается только нас с тобой.

– Это касается нас троих.

На другой стороне улицы наша соседка выпрямляла пуансеттии, расставляя их в ряд. Рой помахал ей, и она помахала в ответ.

– Может, весь район пригласим, чтобы это касалось нас всех?

Селестия села между нами на скамейку, чистая как дождь. Я обнял ее за плечи.

– Не трогай ее, – сказал Рой. – Тебе не нужно писать на нее, как собаке, чтобы пометить территорию. Прояви уважение.

– Я не территория, – сказала Селестия.

Рой встал и стал нервно расхаживать туда-сюда.