Ольга Неклюдова - Последняя командировка

— А где строят дамбу?

— Мы же проходили мимо. У реки. Ребята поздоровались со мной, разве ты не обратила внимания?

— А скоро они кончат?

— Теперь скоро. Осталось немного. Они бы давно кончили, да Мамулин задержал материалы. И вчера они по его милости гуляли — кирпичей не привезли. Сегодня нагоняют.

— Но сейчас уже нет угрозы?

— Нет, нет, они успеют. Река еще стоит.

— А трещина… помнишь?

— Что ты, мне показалось. Это ничего, что здесь все течет. А на реке лед знаешь какой толщины? Река еще не так скоро вскроется. Тогда переменится погода, ветер подует… Пока нет никаких признаков.

Они вошли под своды леса. Теплым и душистым воздухом пахнуло в лицо. На маленькой, озаренной солнцем полянке у самой опушки стояла верба. На ее красноватых тонких ветвях пушились дымчато-белые шарики.

— Вот, — сказал Дмитрий Николаевич, — эту вербу я и пишу.

Он разложил мольберт. Лиза заглянула:

— Но ведь это девочка, а не верба.

— Это девочка-верба. Смотри, у нее красные ноги, как у подростка, она тоненькая и вся в пуху, как цыпленок, у которого еще не окрепли перышки…

Лиза присела рядом на сваленную ветром сосну. Она молча смотрела, как Дмитрий Николаевич пишет, и почему-то запоминала каждый его жест.

Дмитрия Николаевича внезапно разбудил треск, словно разрывали с маху кусок нового ситца. Он открыл глаза: выстрелы и взрывы раздавались один за другим, и он понял, что это значит: вскрылась река…

…

…Мне никогда не случалось видеть ничего подобного, никогда, никогда…

Пожар я видела однажды, когда была маленькая, но это страшнее. С огнем можно бороться. Залить, задушить его водой. А как остановить воду, которая прибывает с каждой минутой? Вон там лежали бревна — их вмиг разметала вода. Стояла скамья — и нет ее. Росло дерево — и вот торчит только его вершина, и за нее зацепилось полотенце и полощется на ветру, как белый флаг, как призыв к миру, как мольба о помощи. Но вода неукротима. Сушилось на веревке белье — и я видела, как вода, подхватив все эти наволочки, рубашки, майки, разметала их мгновенно, и они белыми пятнами всплыли на поверхность…

Ведра, кастрюли, тазы, подушки мчались, подхваченные водой. Лед раскалывался с грохотом, похожим на пушечные выстрелы. Флотилия льдин двигалась на поселок — недостроенная дамба не выдержала напора воды.

— Не было еще такого, — сказала женщина, державшая на руках ребенка и узел с бельем, — все заглатывает по дороге. Скоро и до нас доберется.

Томь мчалась, словно собака, сорвавшаяся с цепи, вырывая с корнем большие деревья, слизывая кусты. Уровень воды с каждой минутой становился выше.

Кто-то спросил:

— За Алевтиной-то поехали? У нее трое детей.

— Васька ездил. Въехал на лодке в самую избу.

— Вывез?

— Вывез.

Иванна потащила меня на крышу. Она бормотала:

— Да лезь же — подходит. За нами приедут сейчас. Отец приедет… Не бойся.

А я нисколько не боялась. Я все искала глазами Дмитрия Николаевича, но его нигде не было. Куда он мог деться?

А Иванна беспокоилась о матери: ее тоже не было.

И вот мы сидим на крыше, и вдруг я увидела ту вербочку, которую Дима утром рисовал. Мне показалось, будто девочка тонет… А может быть, это другая была вербочка…

Теперь уже мы не могли отсюда слезть, даже если бы захотели. Вокруг нас разлилась река. Иванна сказала:

— Если не успеют приехать, нас накроет с головой. Ты плавать можешь?

— Конечно. Я на море выросла.

— А я плаваю плохо. Да еще в одежде, да в ледяной воде.

Мы видели, как затонул грузовик… Мотор его еще тарахтел под водой, потом умолк…

Появились, наконец, лодки и в них мужчины с баграми. Плавали большие льдины, точно движущиеся острова. Вышла луна. И вдруг я увидела Дмитрия Николаевича. Он стоял на льдине, и на руках у него был мальчик лет шести. Мимо него пронесло какой-то курятник. На ребре его сидел всклокоченный петух. Потом опять набежало облако, стало темно.

Я опять потеряла Дмитрия Николаевича из виду. Мы сидели на крыше до самого рассвета. А когда начало светать, за нами приехали. Когда нас сажали в лодку, я опять увидела Дмитрия: он перепрыгивал с одной льдины, на другую, и с ним уже не было того мальчика, но кого-то или что-то он держал за пазухой. Знает ли он, где я? Может быть, он меня ищет? Я крикнула во всю силу:

— Дима, Дима, я тут!

С треском столкнулись две льдины, и та, на которой был Дмитрий Николаевич, раскололась пополам. Я видела, как он исчез под водой, как исчезло все вокруг…

Очнувшись, Лиза услышала разговор:

— Двое за ним поплыли: Григорий да Сашка.

— Сашку, говорят, вытащили, а Григория не нашли.

— Да, Сашку вытащили…

— Эх, милая, вот горе-то!

— Такого и не припомню…

Лиза открыла глаза. Она лежала в чьем-то доме, на чьей-то кровати. В комнате было полутемно. Иванны не было.

Разговаривали за столом две незнакомые женщины. Они не заметили, что Лиза смотрит на них, и продолжали разговор:

— Лодку бы сразу надо.

— Лодка, однако, разбилась. Льдом ее, на куски…

— Ну, скажи, милая, кто тут виноватый?

— Известно кто — Мамулин. Ему говорил художник. Ему все говорили — место аварийное. Строить дамбу надо в первую очередь или же людей переселять.

— Судить его, окаянного…

— Возможно, будут судить, а уж с работы снимут обязательно.

Лиза приподнялась на постели:

— Слушайте, где художник? Где Дмитрий Николаевич?

— Ляжь, ляжь, тебе вставать не велено, — седая женщина подошла и положила руки ей на плечи. — Мы, милая, ничего не знаем, кто жив, кто не жив… Привезли тебя без памяти, попросили покараулить.

Но Лиза заметила, как женщины переглянулись, и догадалась обо всем. Не расспрашивая более, она легла лицом к стене.

Евгения Павловна непослушными пальцами вскрыла телеграмму. Она прочла, что муж ее погиб во время наводнения, спасая людей. Он спас очень многих, а себя не спас… Рабочие со строительства дороги Абакан — Тайшет выражают ей и ее сыну глубокое сочувствие.

Евгения Павловна не почувствовала остроты удара, как будто ее к нему готовили в течение долгих месяцев. Она села на сундучок в передней и стала вспоминать подробности своего сна: человек в новом желтом полушубке рубит дерево. Коричневое подземелье.

«Значит, это было дерево его судьбы». Вспомнила: сон ее был похож на один из кругов Дантова «Ада». И ей показалось, что он еще длится. Евгения Павловна покорно закрыла глаза…

— Ты похож на отца, — сказал Обелин, обнимая Игоря.

— Говорят, больше на маму… Я вас не стесню?

— Глупости ты гово’ишь, голубчик. Давай чемодан.

Умывшись и переодевшись, он спустился в столовую. Новая рубашка топорщилась на спине. Игорь Смольянинов высок, худощав. У него некрасивое лицо, но умное и привлекательное. Чем-то он все-таки напомнил отца — улыбка, взгляд исподлобья и густые пушистые волосы.