Ольга Неклюдова - Последняя командировка

— Аннушка, — сказал Обелин, — вот Иго’ь…

Анна Александровна сделала беспомощное движение руками, сказала что-то невнятно, и на глазах ее показались слезы. Игорь почувствовал себя неловко. Он взглянул на женщину с состраданием и с некоторой боязливостью.

— После гибели твоего отца у Аннушки сделался уда’, отнялась ’ечь, — сказал Обелин. — Пе’вое в’емя она вовсе не гово’ила, сейчас немного лучше. Садись, однако, я налью тебе чаю. ’ассказывай о мате’и, о себе.

— Мы получили телеграмму, и мама заболела, поэтому я не мог приехать сразу.

— Тепе’ь ей лучше?

— Да.

— А экзамены у тебя когда?

— В августе.

— В’емени еще много. Ты готов?

— Мне кажется, да…

— Ну, ’ассказывай…

— Что ж рассказывать? Когда отец уехал, мы оба как-то почувствовали, что это навсегда. Мама особенно…

— П’еступно глупо мы поте’яли его. Сейчас, кажется, сделал бы то и это… И ведь в ’асцвете сил. Какие ка’тины он там написал! П’осто чудом уцелели. Хозяйка его, оказывается, успела отнести их в школу — там они и оказались. Юлия Антоновна — учительница.

— Я могу их взять?

— Возьмешь. Кое-что и я п’ип’ятал на память. Две-т’и ка’тины, кото’ые он здесь писал.

Игорь выразил желание сейчас же взглянуть на картины отца. Обелин неожиданно смутился:

— Видишь ли, там живут. То есть наве’ху, где жил твой отец и где остались ка’тины… Мы уст’оили одну девушку… Я тебе постелю у себя.

Смущение Арсения Георгиевича было Игорю непонятно, и немного обидно, что в комнате отца, где остались его картины, поселили какую-то девушку.

— Спокойной ночи, Аннушка. — Обелин поцеловал жену. Игорь в невольном порыве сострадания сделал то же самое, сам себе удивляясь и стыдясь.

У Анны Александровны блеснули в глазах слезинки, она разволновалась и все порывалась что-то сказать.

— Вы поняли, что хотела сказать Анна Александровна? — спросил Игорь, устраиваясь на раскладушке.

— Я думаю, п’осто ее т’онула твоя ласка. Спасибо, голубчик.

Оба долго не могли уснуть. Игорь тревожно думал о матери, с жалостью — об Анне Александровне: неужели нельзя вылечить?

А Обелин думал, правильно ли он делает, скрывая от Игоря все о Лизе. Может быть, надо было послушаться Аннушки и рассказать.

Игорь увидел Лизу на другой день утром, когда вышел к чаю. За столом сидела девушка с рыжеватыми волосами и необыкновенно нежным цветом лица. Черты его казались несколько расплывшимися, губы припухли, и какое-то печальное спокойствие, делающее ее ни от чего не зависимой, было в темных глазах. Ему понравилась ее женственная полнота, спокойствие движений и даже тяжелая походка вперевалочку. Он признался себе, что никогда не видел такой привлекательной женщины, молчаливой, без суеты и кокетства, Игорь догадался, что именно она живет наверху, в бывшей комнате его отца, и ему это уже не было неприятно.

Их познакомили. Он робко коснулся ее прохладной руки и потом все смотрел на нее, ни о чем не думая и не тревожась тем, что скажут Обелин и она сама.

«Чистая какая», — думал он, глядя на белый пикейный воротник ее блузы, широкий, почти как пелерина, на загорелую шею и розовеющие щеки.

— Ну, что твои больные? — обратился к Лизе Арсений Георгиевич.

Она отвечала спокойно и деловито, разламывая розовыми пальцами поджаренный хлеб. Игорь, испытывая все то же радостное очарование, глядел на ее пальцы.

— Это хо’ошо, что ты свободна сегодня, покажи Иго’ю го’од.

Она кивнула.

Был бессолнечный, теплый день. Ветра не было, но можно было ждать дождя: птицы летали низко, и на маленьком бульваре против гостиницы, который Обелин называл «Клуб грачей», трескуче звучала их гортанная, торопливая речь.

Разговор велся лениво, ни Лиза, ни Игорь не заботились его поддерживать.

Когда они дошли до маленького белого дома, где помещался музей хакасской культуры, Лиза почему-то отказалась туда зайти.

Они стояли у калитки. За низким забором виднелся дворик, покрытый мягкой и короткой травой, стелы, стоявшие против входа каменной группой, и на высоком крыльце — самовар с наставленной на него трубой. Пахло пылью, дождем и самоварным угарцем.

«Наверное, все тот же экскурсовод собирается пить чай», — подумала Лиза и тотчас вспомнила с болезненной остротой, как они были тут с Дмитрием Николаевичем.

— Но почему же? Почему? — спрашивал Игорь. — Вот и дождь начинается. Уже капнуло вам на лоб…

Она стояла отвернувшись. Голос Игоря и вид его трогали и волновали ее совсем по-особенному: будто Игорь брат ей, кровный человек… Может быть, в чувстве этом был тот же оттенок, что и у Анны Александровны, когда Игорь наклонился, целуя ее. Но оттенки чувств меняются быстро, и чем больше их, тем чувство богаче и строже, Лизе почему-то хотелось плакать, и она все еще стояла отвернувшись.

Зашумело в листве деревьев, и вдруг спеша, словно досадуя на себя за промедление, пошел дождь. Его крупные капли, все более частые, падали со звоном в подставленное под водосточную трубу ведро.

Подхватив Лизу под руку, Игорь втащил ее на крыльцо музея, под навес.

— Мне здесь очень нравится… — говорил Игорь, и неизвестно, к чему это относилось — к дворику, заросшему высокой травой, к домашнему запаху самоварного дыма или к этим безмолвным надгробьям.

Дождь кончился так же быстро, как и начался. Они пошли к Енисею и долго сидели на берегу, у крутого спуска реки. Воздух был влажен и жарок; солнце дробилось в дождевых каплях и парчой одевало реку. Вздрагивая, деревья осыпали их головы и плечи серебряным теплым дождем. Игорь, долго молчавший, заговорил с несвойственной ему пылкой откровенностью об отце, которого они так нелепо потеряли, об обиде, которую он нанес им с матерью:

— Ей в особенности, да и мне, конечно, тоже. И как это несправедливо и противоестественно — бросать семью.

Лизе стало страшно. Она сжалась вся, чувствуя себя виноватой и уличенной. Знал он или не знал — все равно. А что, если знает и нарочно говорит ей о своей обиде, упрекая ее и обвиняя?

— Вы знали моего отца?

— Да, — пробормотала она чуть слышно.

— Вы не думайте, что я не люблю его, что я ему не простил. Нет, он был большой художник и умер как большой человек — я простил ему и чту его память… А вы хорошо его знали?

«Неужели он ничего не замечает, ничего не знает, ни о чем не догадывается?» Она вздохнула: «Прошумело и смолкло, как этот внезапный ливень».

Лиза сказала будничным голосом:

— Я жду ребенка, — приподнялась с трудом, и тогда он, наконец, разглядел и понял…

Он вскочил и почти побежал, ее опережая: «А я-то… дурак… Так легко было догадаться, что она уже женщина… Кто же отец ее ребенка? Замужем ли она?» И вдруг он понял, что она, конечно, не замужем, что кто-то обидел ее и бросил. Он остановился, давая ей себя догнать, пошел рядом. Пройдя несколько шагов, взял под руку. Оба, не обмолвившись больше ни словом, дошли до дому.