Ольга Неклюдова - Последняя командировка

В Иркутской музыкальной школе, где я теперь буду работать, уже начался учебный год, там меня ждут мои новые ученики. Мы запаздываем немного, потому что Боренька болел корью.

Да, Игорь, я очень тоскую об Аннушке, но судьба послала мне Лизу и Бореньку. Неожиданно я оказался отцом и дедом. Мы очень рады отъезду, потому что очень соскучились по Лизе (заметил, я теперь всегда говорю о себе во множественном числе — «мы», то есть я и Боренька). Мне хочется, чтобы ты его повидал — такой мальчик! Братишка твой. Может, выберешься на зимние каникулы?

Приятно было мне услышать про твои успехи в Строгановском училище. Значит, оставил отец тебе в наследство свой дар.

Людям будет служить твой талант, и никто не станет между вами. Я верю в молодых, в тебя и в Лизу. Она упорна, целеустремленна и отлично знает, какую взяла на себя ответственность перед людьми.

Верю я и в Одину Турбаеву, мою бывшую ученицу. Она сейчас у вас в Москве. Ее пригласил Театр муз-комедии, но думаю, что когда-нибудь она будет петь в Большом театре.

Сделай одолжение, сходи ее послушать и напиши мне о своих впечатлениях.

О муже ее, Леониде Пояркове, — тоже наш сибиряк — ты, должно быть, слышал: он становится популярным поэтом. О нем много пишут. Только я думаю… Впрочем, пора кончать, Боренька трет глаза, хочет спать. Он у меня трудно засыпает. Приходится петь до хрипоты. К счастью, репертуар у меня богатый.

Будь здоров, Игорь. Сердечный мой привет Жене — маме твоей. Скажи ей, что жизнь продолжается, обновляется бесконечно и что старик Обелин пускается в новое плаванье. Что он уже натягивает паруса…»

Посвящается памяти депутата районного Совета Владимира Ивановича Чернышева

Леночку увезли на дачу вскоре как умерла мать. Варвара Никаноровна легче, чем думали, перенесла смерть дочери: не было ни сердечных приступов, ни исступленных слез.

Теперь всеми своими чувствами она сосредоточилась на Леночке и лучше стала относиться к зятю, которого прежде недолюбливала.

Дача была та же, в которой жили два года тому назад, в сорока минутах езды от Москвы. Ходила электричка. Станция была недалеко.

Леночка вспомнила тропинку от калитки до крыльца, меж кустов шиповника и жасмина, террасу, просторный двор, колодец.

— Бабушка, ты сама будешь ходить за водой или мы вместе?

— Вместе.

— Мне уже шесть лет, и я могу носить маленькое ведерко.

— Твое синее эмалированное ведерко ты можешь уже носить.

И в ту же минуту Леночка вспомнила, что и ведерко, и лопату, и лейку ей подарила мама. Она ушла от бабушки, разбирающей вещи, и села на хозяйское крыльцо.

Хозяйское крыльцо было высоким и чистым. На нем лежала сырая тряпка, возле нее — опрокинутое ведро.

Куры, побродив немного по двору, ушли в курятник спать. Петух задержался, принагнув голову, он поглядел на Леночку желтым круглым глазом. «Кажется, он меня узнал».

Хозяйка Пелагея Ивановна помогала бабушке раскладывать вещи. Они разговаривали:

— А зять-то как?

— Мы его почти не видим. Работает.

— Леночке плохо будет.

— Пока я жива, ей будет хорошо.

— Не говорите, мать все-таки… Ей который теперь годок?

— Шесть исполнилось.

— Худенькая стала. Позапрошлым летом как шарик каталась. И ручки в перевязочках.

Леночка сошла с крыльца боком, ступая все время одной и той же ногой, — крыльцо было высокое и без перил. Она прошла двором мимо курятника и колодца, мимо клеток с кроликами и собачьей конуры в сад, где росли яблони. Деревья были в цвету. Бело-розовые лепестки усыпали дорожки. Налево — кусты смородины и крыжовника с жесткими и колючими листьями; направо — огород и грядки с клубникой, которая тоже еще только цвела белыми мелкими цветочками. Здесь было тихо, только суетились перед сном птицы.

Голоса бабушки и Пелагеи Ивановны сюда не доносились.

Леночка опять почувствовала то тягостное недоумение и странную пустоту вокруг себя и в себе, которую испытала она впервые, когда мать унесли из дома. Это чувство было в ней теперь постоянно, иногда слабея, иногда усиливаясь. Оно настигало ее тотчас, стоило ей остаться одной, а иногда и в присутствии бабушки, если та молчала. При людях почти никогда. Даже если она не думала о матери, безотчетная тоска не покидала ее. Она угнездилась где-то глубоко внутри и была недоступна ее пониманию. Днем и ночью, при солнышке и в дождь она давала о себе знать и только в присутствии людей затихала.

Леночка побежала к дому. Вслед ей лениво тявкнул Тиран — цепная овчарка.

Бабушка уже прибралась. Пелагея Ивановна ушла к себе. На круглый стол в палисаднике бабушка постелила голубую клеенку. Меж двух толстых лип закачался гамак.

В комнате горела керосинка и было тепло. Запах керосина и сырости — типичный дачный запах — напомнил Леночке позапрошлое лето.

— В комнате сыровато, пусть керосинка обогреет. Не открывай окно, а то ночью замерзнем. Нравится тебе, как я прибралась?

— Да. Только занавески надо повесить.

— Сейчас повешу. Не успела. Завтракать и обедать будем на террасе. А вот твой уголок. Разбирай игрушки, рассаживай кукол. Небось им душно в мешке.

Леночка развязала рюкзак. Куклы Зина и Надя имели жалкий вид. Лица их были в пыли: рюкзак-то был из-под картошки. Пионер Кузьма ухитрился остаться чистым.

— Я всегда вам говорила, что он, хоть и мальчик, аккуратнее вас. Потому что пионер. Стыдно, стыдно.

Зина и Надя выслушали ее безропотно, хотя Кузьму они терпеть не могли — им всегда ставили его в пример.

— Иди ужинать, Леночка, и пораньше ляжем. Я смертельно устала.

И на террасе, и в комнате было тепло, чисто, красиво. На окнах висели ситцевые накрахмаленные занавески с веселыми цветочками. Над столом горела лампа, блестели чашки, пахло гренками. На бабушкином рабочем столике стояли два высоких бронзовых подсвечника, изображающие аистов. Это были очень старые подсвечники, и в этом была их главная прелесть. Бабушка вправила в них толстые белые свечи на случай, если погаснет электричество. Так бывает на даче. Между подсвечниками стояла мамина фотография.

— Хорошо у нас, — сказала Леночка, — и маму мы взяли с собой…

И тотчас вспомнилось: в легком батистовом халатике она сидела за этим столом, и так же шипели на сковородке гренки, а на плитке закипал чайник. У нее были молодые, тонкие руки и теплая щека. Прикосновение ее было таким нежным, таким удивительно нежным…