Ольга Неклюдова - Последняя командировка

Когда никого не было, Леночка брала скрипку, клала ее на плечо и прижимала подбородком. В правой руке она держала смычок.

И так она стояла у открытого окна, точь-в-точь, как тот мальчик.

Но однажды, когда она стояла так, долго и неподвижно, та мелодия, которую играл мальчик, которую она слышала однажды наяву и другой раз во сне, прокралась к ней в уши и зазвучала. А потом она опять не могла ее вспомнить — так это было досадно!

Конек-Горбунок был маленькой деревянной лошадкой резвого нрава. Они подружились с Кузьмой и постоянно о чем-то шептались. А бедной Наде казалось, что они смеются над ней. Она становилась всё более одинокой, старела, выгорала на солнце.

Леночка сажала ее в прохладную тенистую траву и вслух читала ей сказки Андерсена: «В Китае все жители китайцы и император тоже китаец».

Она долго думала над этой странностью: почему же все китайцы?

И, утомившись, оставляла книгу. Ее затрудняла техника чтения.

С Галей они постепенно перестали встречаться, но Леночка видела ее часто играющей в волейбол с какими-то девочками и мальчиками. Галя кивала ей издали, но не подходила. По правде сказать, Леночке даже немного обидно, что она не подходила.

Однажды Галя с подругами проходила мимо Леночкиной дачи. Сквозь забор они увидели Леночку среди созревших вишен и кустов смородины. В левой руке она держала маленькую скрипку, прижимая ее подбородком, а в правой — смычок.

— Тише… — сказала Галя, и девочки притаились возле забора.

— Ты не говорила, что она играет на скрипке.

— Я и сама этого не знала. Помолчи.

Они ждали, а Леночка стояла неподвижно все в той же позе и, закинув лицо, глядела в небо. Музыки не было.

— Она просто обезьянничает!

— Она не умеет играть, я так и знала!

Они ушли, громко хохоча, а Леночка, застигнутая врасплох, с ужасом глядела им вслед. Ей было ужасно стыдно. И грустно. Ничего-то она не умеет. Ничего. Она спрятала скрипку в черный футляр и не вынимала до отъезда. Бабушка каждый день стирала с футляра пыль.

И Леночка решила хотя бы научиться бегло читать. Она каждый день заставляла себя прочесть целую страницу. Потом она решила прочесть сразу целую сказку. Это была маленькая сказка про хромую уточку. Тонкая книжечка в серой обложке с крупным шрифтом.

Леночка села на скамью под деревом и приказала себе не вставать, пока книжка не будет прочитана. Не вставать, не пить, не есть, не играть, пока книжка не будет прочитана.

Она читала ее до вечера и прочла. Теперь она твердо могла сказать, что читать умеет, что может прочесть, не вставая, целую книгу.

Наконец наступила осень. Бабушка с Леночкой прожили на даче до самого октября. При них краснели и опадали листья, зрела рябина. Сад промок насквозь от постоянных дождей. Потом стало холодно по утрам, и листья высохли до черноты.

Теперь они напоминали металлические ржавые листья на кладбищенских памятниках. Они стали жесткими и хрупкими.

Леночка целыми днями читала Андерсена. И вот наконец настал день, когда приехал за ними грузовик.

Был грустен опавший сад, осиротевшая комната, окна без занавесок. Снова Надя и Кузьма были уложены в рюкзак. Пока длилась вся эта суета, Леночка сидела с Андерсеном на коленях в кухне у хозяйки и читала в который уже раз про китайского императора, которому спас жизнь Соловей.

Дом стоял в переулке. Был у него парадный ход, которым никто не ходил, и лестница во двор, по которой ходили все. А парадным ходом, где был звонок и приличная лестница, стал потом, с согласия жильцов, пользоваться доктор Кранц Христиан Эдуардович, чье имя Леночка так хорошо стала выговаривать, едва ей исполнилось два года.

К доктору ходили больные, и пропускать их через кухню было со всех точек зрения неудобно. Комната Кранцев выходила в переднюю, загроможденную всякой ненужной утварью. Жильцы вынесли оттуда свои ведра, бидоны и корзины со старой обувью — и сделали это без всякого протеста, — чтобы сделать из передней приемную, в которой больные могли бы подождать своей очереди или посидеть, пока доктор не вернулся с амбулаторного приема. Возможно, если бы доктор брал деньги со своих больных, жильцы не вынесли бы так безропотно свои корзины, но денег он не брал. Это было всем известно. Все-таки Инесса, жена музыканта Хмары, сказала Эмме Францевне, жене доктора Кранца:

— Это только у нас такая квартира, в которой все друг другу уступают. В другой бы вам за эту переднюю горло перегрызли бы.

Инесса Борисовна (впрочем, по отчеству ее почему-то никто не звал, хотя она была далеко уж не девочка) сказала это так, будто осуждала своих соседей за их доброжелательное отношение друг к другу. В действительности это было, конечно, не так. Просто она любила сильные выражения.

— Я вас не понимал. Почему перекусать за горло?

Эмма Францевна была наивна и не очень хорошо знала русский язык, особенно всякие идиоматические выражения, хотя прожила в России уже много лет.

— А, бросьте, — махнула Инесса рукой на бестолковую докторшу. — Давайте лучше подумаем, что бы сюда еще поставить кроме стульев и стола? Очень неуютно, голо. Если попросить у Ольги Ивановны ковер? Генеральша даст, она добрая.

— Но будет пиль. Я не мог выбивать, у меня слабый руки.

Ковер был отклонен. На стол постелили скатерть и, как полагается, положили старые газеты и журналы:

— Так обычно делают в приемных.

У доктора был сын Эрнст, которого Эмма назвала в честь Тельмана — белолицый и беловолосый, никогда не видавший Германии. По-немецки он говорил отлично, но за грамматику получал иногда двойки, и все срамили его:

— Ты же немец, Кранц, стыдись. Неужели ты не знаешь, как пишется слово «вассер»?

До рождения Леночки и пока Эрнст был маленьким, соседи баловали его, как единственного в квартире ребенка. (В свое время они так же баловали Лелю, Леночкину мать, до самого того момента, пока она не вышла замуж). Теперь все баловали Леночку, потому что других детей в квартире пока не было.

В квартире жило четыре семьи: Кранц, Хмара, Королевы (Леночкина семья), генерал-майор Басов и его жена Ольга Ивановна, у которых было целых две больших комнаты. У Басовых была замужняя дочь и внучка, но они жили где-то в другом городе. Все эти люди сжились, сроднились, стали как бы одной большой семьей, жившей без разногласий, со взаимным доверием, и никто из них не относился безразлично к судьбе другого. Смерть Леночкиной матери была их общим горем.

Утро шло своим чередом. Шипели кастрюли и чайники, варился кофе разными способами. Эмме Францевне лучше всех удавалось сварить кофе душистый, крепкий, и никогда ни капли этого отличного утреннего напитка не проливалось на плиту.

Над раковиной, громко фыркая, умывался Эрнст, растирал полотенцем докрасна длинную шею и большие уши.