Сергей Синякин - Горькая соль войны [сборник]

Все неприятности случаются, когда их уже не ждешь.

При отходе, уже на нейтральной полосе, они попали под редкий минометный обстрел, и надо же такому случиться — случайный осколок попал Кудинову в спину, и сейчас он лежал без сознания в воронке и громко стонал, скребя ногтями мороженую твердую землю. Сейчас не дай бог тишины — стоны в ночи далеко слышны, как и любые шорохи. Даже шепот можно услышать за сто шагов. Но счастье им не изменило — из второй линии у немцев стал работать реактивный миномет, по нему с нашей стороны ударили пулеметчики, и шуму получилось столько, хоть демонстрацию проводи с бодрыми выкриками с трибун.

— Вляпались, — сказал лейтенант Горбунько, командовавший ночным поиском. — Надо Сашку выносить! Понимаешь, что это значит?

Михайличенко понимал — в таких условиях двоих немцев не вытащить, значит, одного из них придется кончать. Ежу понятно, что избавляться придется от денщика, офицер для штабистов более ценен, офицеры между собой быстрее общий язык находят, и вообще — кто больше знает о передвижении войск? Ну конечно же старший офицер.

— А раз понимаешь, — с кривой усмешкой на едва освещенном лице сказал лейтенант, — тебе и карты в руки!

И в глаза ему в этот момент лучше было не смотреть.

Михайличенко баловался картами на досуге, до войны он даже поигрывал на катранах, случалось, и денежки немалые выигрывал. Но сейчас нежданный каламбур начальства Михайличенко не развеселил.

Он посмотрел, как исчезают во мраке товарищи, закусил губу и вернулся к немцу. Денщик лежал на спине, глядя в пустые небеса. Некстати выглянувшая из-за облаков луна высветила его молодое лицо и блестящие, жаждущие жизни глаза. Несомненно, он понял, зачем они с русским остались вдвоем, он начал извиваться, силясь вытолкнуть кляп, но ребята в поиск ходили не первый день, и ничего у немца, конечно, не получилось и получиться не могло. Михайличенко потянулся за финкой, но обнаружил только пустые ножны. Финка выпала где-то по пути, все-таки километра три им пришлось пропахать на брюхе. Михайличенко подполз ближе к немцу, ухватил его за горло и принялся душить. Немец сопротивлялся, как мог, только что его полсотни килограммов против восьмидесяти Михайличенко? Сержант душил немца, досадуя на луну. Немец глухо мычал, колотился под ним тощеньким телом, мотал головой, по щекам его побежали слезы, и Михайличенко едва не ослабил хватку, но тут же пришел в себя и снова стиснул пальцы на дергающемся кадыке. Их лица почти соприкасались друг с другом, щека Михайличенко ощущала прерывистое дыхание немца, а потом тот вдруг вытянулся, и сержант увидел, как тускнеют глаза плененного врага, ощутил, как холодеющую под пальцами плоть покидает душа.

Кончив дело, он некоторое время лежал рядом с трупом немца, испытывая нестерпимое желание закурить. Луна вышла из облаков в последний раз, высветив бледное мертвое лицо немца и его широко открытые глаза, которые с незрячей укоризной смотрели на разведчика.

Михайличенко закрыл ему глаза, отер руки о снег и пополз догонять своих.

Удача им сопутствовала — и предательская луна больше не показалась на небосклоне, и санинструктор оказался в расположении взвода, на окопы которого они выползли, а потому вовремя оказал раненому Кудинову нужную помощь.

В блиндаже майор долго и внимательно смотрел в лицо Михайличенко, так долго и так внимательно, что он не выдержал этого взгляда и отвернулся. И все ему казалось, что руки у него в липких потеках. Отправили майора по команде без чемоданчика. В чемоданчике не было никаких оперативных карт, там было несколько бутылок, бережно переложенных нижним бельем, и не надо было знать немецкий язык и читать надписи на этикетках, чтобы понять, что это спиртное.

Уже позже, к утру, когда они вернулись к себе и получили у бдящего старшины документы и награды, лейтенант Горбунько без слов похлопал Михайличенко по плечу и приказал разлить захваченный у немцев шнапс по стаканам.

— За возвращение, — предложил тост старшина. — За удачу!

— Пей, — сказал лейтенант, не обращая на слова старшины внимания. — Упокой его душу, господи! — а когда Михайличенко выпил, лейтенант тихо спросил: — Финку-то по дороге потерял?

— Потерял, — хмуро сказал сержант.

— Я так и понял, когда увидел, что ты на него навалился, — вздохнул лейтенант. — Ты успокойся, Михаил Кузьмич. Что тут поделать — война! Ну, не вынесли бы мы всех! Не сумели бы! Белякова ведь тоже зацепило!

Михайличенко все понимал, и все равно у него было гадко и паскудно на душе.

Около шести часов утра Михайличенко вдруг закричал, забился во сне, старшина торопливо подсел к нему:

— Ты чего, Мишка? Ты чего? Может, на воздух надо?

Михайличенко сел, помотал головой, жалобно глянул на старшину:

— У тебя водка есть?

Старшина служил в должности не первый день, у него, как у обозного жида, всегда все было, пусть и понемногу.

Михаил выпил, посидел, пережидая сладкий и спасительный ожог в желудке.

— Чего поднялся-то? Заорал, заполошился… — сказал старшина. — Сон страшный приснился?

Михайличенко кивнул.

— Сон, — сказал он медленно. — Такой, понимаешь, сон — до смерти его не забуду!

— Забудешь! — почти весело обнадежил его старшина и услужливо протянул дымящуюся уже трофейную сигарету. — Вот победим, только хорошее во сне видеть будем!

Немцы пришли в поселок неожиданно.

Вдруг стихли выстрелы и во дворе послышался чужой говор. Группа немцев в пыльных сапогах с короткими голенищами, в мышиного цвета форме, с закатанными рукавами пропотевших кителей прошла по двору, внимательно оглядываясь по сторонам и держа автоматы наготове, а потом вышла, аккуратно прикрыв за собой калитку. На улице офицер выстрелил из пистолета, и из развалин домов торопливо выползло несколько красноармейцев без оружия и в новых еще необмятых шинелях. Это они пришли в город недавним пополнением, даже винтовок не успели получить. Немцы не стали их даже обыскивать, выстроили, показали рукой на запад и потрусили неторопливо прочь, взяв направление к Волге.

Красноармейцы посовещались и пошли в указанном немцами направлении. Больше их Витька не видел.

Через несколько дней немцы пришли снова и стали всех выгонять из домов. Они что-то говорили по-немецки, показывая рукой на запад: «West! West! Weg!» Семья Быченко пошла со всеми. Внезапно начался обстрел. Витька упал в канаву. Страх не давал поднять голову, и он не знал, что с остальными. Когда наступила тишина, он все-таки поднял голову и с радостью увидел, что все живы.

Они торопливо спустились в овраг. Мать несла на руках хныкающего Валерку. В овраге был поставлен навес, а под навесом лежали раненые красноармейцы. Их было много, и в воздухе стоял запах крови и йода. Один из них — седой и крупный — все время стонал и просил пить.