Мауро Корона - Двадцать веселых рассказов и один грустный

До посадки оставалось ещё несколько часов, дело шло к полночи. Чтобы скоротать время, мы с Маноло взяли по мороженому. Своё он попросту проглотил: наверное, боялся располнеть (хотя глядя на своего друга, я не мог разглядеть на его лице даже костей черепа, там один жир!).

– Нужно отлить, – сказал Маноло.

– Где?

В аэропорту были огромные автостоянки, поднимавшиеся по спирали метров на сто, а то и больше.

– Давай там, – ткнул волшебник в одну из них.

Мы направились туда и битый час ходили вверх-вниз по этой спиральной кишке среди выхлопных газов сотен поднимающихся и спускающихся машин.

В конце концов я сказал себе: «Я родился в Эрто, краю лесов и рек. Там три реки и безграничные леса, а где кончаются леса, начинаются горы. И что же, спрашивается, я делаю здесь, в Сан-Франциско, бегая среди ночи туда-сюда по парковке в аэропорту?»

Я застыл от ужаса, честно. Это было какое-то безумие: меня затягивало в чёртову бетонную спираль! Я резко остановился, помотал головой и пошёл выпить ещё пяток пива. Так и закончилась поездка в США, которая, помимо разнообразных неприятностей, всё-таки принесла нам некоторое удовлетворение.

Маноло показал наглым американцам, что в Италии тоже есть люди, знающие, что такое рисковать жизнью, удерживаясь на одних только кончиках пальцев. Он покорил сотню маршрутов, больше чем кто-либо в мире, и сделал это без страховки. Когда он совершал восхождение, наступала тишина. В зоне подъёма паслось немало хвастливых и чересчур разговорчивых скалолазов, частенько попадались среди них и высокомерные грубияны, но при виде итальянца, поднимавшегося без помощи свисающего сверху троса, они замолкали. Переживая за друга, я даже не решался следить за ним взглядом: боялся увидеть, как он срывается со скалы и падает на гранитные глыбы величиной с фургон.

Как бы то ни было, американское приключение закончилась, пришла пора вернуться к родным стенам, в горы, где прошло моё детство. Мне хотелось снова увидеть свою деревню с её узкими улицами и покосившимися крышами, детей, друзей, пожилых родителей, пусть даже наши отношения были не такими уж безоблачными. В конце концов, после сорока дней отсутствия я хотел обнять любимых и чтобы меня обняли в ответ. Так что поутру взошёл на борт самолёта в аэропорту Сан-Франциско и вернулся.

Последний сюрприз, из тех, что развеивают все иллюзии, ждал меня уже в деревне, у самого порога. Я прилетел в Страстную пятницу и в три часа ночи постучал в дверь. Мне открыла сонная жена, но вместо того, чтобы броситься мне на шею, сказать «С возвращением!» или хотя бы «Привет!», только пробормотала: «Печка не фурычит».

И крестный путь начался сначала.

Один мой близкий друг, десятью годами меня старше, некоторое время назад отошедший в царство теней, закончил дистанционные курсы при Туринской школе радиоэлектроники. Гения из него не сделали, но научили, среди прочего, как собрать радиоприёмник из тех деталей, что присылала из города школа, или смонтировать какую-нибудь электросистему, не вполне идеальную, но достаточно безопасную, чтобы не сжечь всю деревню. Он мог заменить лампочку, не вставая на стул, поскольку роста был высокого, и утверждал, что много раз был бит током (правда, без каких-либо последствий, но исключительно благодаря сухопарости). Диплом, полученный по почте, особенно заработать не позволял, поэтому друг вкалывал плотником, переведя всё, что работает от электричества, в разряд хобби.

Ремесло электрика он изучал (при помощи марок и конвертов) ещё в шестидесятые. В этой профессии есть серьёзный риск, поскольку работать приходится с силами, которые, словно будущее, до поры до времени никак себя не проявляют, а потом уже слишком поздно что-либо делать.

В начале восьмидесятых мой друг начал пить. Говорил, что из-за женщины, хотя, бывало, пил и раньше, безо всяких женщин, пусть и более умеренно.

У меня и нескольких моих приятелей вошло в привычку, заявляясь к нему, готовить жаркое, сбрызгивая его бутылочкой вина. Когда не было крольчатины или зайчатины, брали ягнятину или просто цыплёнка. В большой мангал засыпали грабовых углей, насаживали мясо на железный вертел, покоящийся на двух рогульках, и по очереди крутили рукоятку.

Когда мясо хорошенько прожаривалось, мы ели и пили прямо во дворе, болтая до глубокой ночи. Особенно пили. Уверен, еда была всего лишь поводом открыть шлюзы для всевозможных возлияний, заканчивавшихся колоссальным похмельем. Каждый приносил что мог, от вина до мяса. Мой друг-электрик, будучи организатором, вносил свою лепту, предоставляя дом, двор и мангал. На эти ныне забытые празднества частенько заходили желанные гости: Малыш и Мороз, сеттеры старого браконьера Берто, такого же опытного и хитрого, как его собаки. Все трое выживали только за счёт своих органов чувств, все трое знали, когда начнётся веселье: двое чуяли запах жареного, третий слышал радостный шум, что не особенно сложно, когда живёшь буквально в двух шагах. Завидев дым и заслышав голоса, Берто спускал собак, и те мчались подбирать объедки. Сам он, приходя, всегда брал себе кувшин вина, который выпивал в одиночку.

Для нас это был способ пообщаться, забыть о проблемах, повеселиться вечерком, а когда и до самого утра. Теперь таких сборищ больше нет: барбекю стало делом сугубо интимным, куда, как максимум, приглашают членов семьи, а вход разрешён только носителям той же ДНК. Никаких посторонних: смеются и плачут в своём узком кругу. А в те дни жизнь была иной: мы ходили друг к другу в гости, чтобы послушать рассказы, пересказать анекдоты, поесть за одним столом, выпить по паре бутылок и облегчить тяготы своих едва успевших притормозить на краю пропасти жизней. Участь Вайонта ещё стояла у каждого перед глазами – впрочем, такое не забывается.

Как-то раз, во время одного из таких празднеств под открытым небом, нашего электрика, крутившего ручку вертела, вдруг осенило. В тот день мы жарили ягнёнка, пожертвованного легендарным, но всё ещё работавшим пастухом, Джанкарло из Молина, уроженцем Каналь-Сан-Бово. Конец сентября выдался солнечным, на лугу чуть ниже дома нашего друга крестьяне косили отаву, траву второго за сезон укоса. Над головой пели сойки, в соснах раздавались трели зябликов, удод с торчащим хохолком, будто заправский часовой, застыл у ворот, повсюду жужжали пчёлы. Всё говорило о том, что зима ещё далеко. Но генерал Ледяное Сердце был на подходе. Он уже оглядывал долину с хребтов Борга, готовясь ударить по ней снегом и морозом. Зимы тогда переносились легче, ведь выдержать снегопад людям было не сложнее, чем крышам домов или ветвям граба. Вот только с годами крыши прохудились, ветви обломались, а у людей с наступлением холодов вечно ломит спину. От друзей, собиравшихся на те посиделки, не осталось даже теней, разве что нижеподписавшийся ещё ждёт своей очереди.