Юрий Красавин - Полоса отчуждения

— Лунатики любят ходить по крышам, им нужна луна, — продолжал Витя. — Я подумал: интересно, как он полезет в форточку? Но Ворона ее не нашел, только погладил рукой по раме, а носом потыкался в стекло.

— Потом еще погулял немного и лег на кровать, уснул…

— А глаза у него были открыты?

— В том-то и дело, что закрыты! Он так и ходил спящий. Понимаете? Мне жутко стало.

Макар не сводил с меня взгляда, в котором было детское любопытство и испуг: лунатик… любит ходить по крышам… Слушая рассказ Вити, он даже рот открыл от такого усердия.

— Закрой рот, муха влетит, — сказал я ему.

Колька Черный мрачно улыбнулся, словно нашел разгадку всему, а Ромка смотрел на меня сочувственно, даже соболезнующе: он поверил, может быть, скорее всех, что я действительно лунатик, то есть сумасшедший.

— Надо Варваре рассказать, — решил Витя. — Пусть она его опасается.

— И Виктории! И Борису Ивановичу! — заорал Макарка.

— Нет, им пока ни слова. А то они сделают укол, и он перестанет лунатить. А мне интересно наблюдать, я все равно по ночам не сплю.

Колька Черный захохотал и запрыгал на своей кровати, повалился:

— Ха-ха!.. Сумасшедший! Тронутый-свихнутый, буйно помешанный! Поглядите на сумасшедшего — вон он!

Я разозлился и сказал Вите, что раз он лежачий больной, его не трону, но нечего пользоваться этим! Что же касается всех прочих… тут я быстрым шагом подошел к Кольке Черному:

— А ну, вякни хоть один раз, что я тронутый, свихнутый! Ну, давай, вякни!

Он молчал.

— Вякни, ну!

Колька крутил головой, как грач, которому подбили крыло и тот не может улететь: то на Рыжего Кольку посмотрит, то на лежачего Витю. Но никто не мог помочь ему в эту минуту! Вид мой никому не обещал ни чего хорошего.

Выждав длительную паузу, я отошел от него. В палате воцарилась напряженная тишина.

— Значит, так, — распорядился Витя негромким голосом. — Не разговариваем с Вороной. Как будто его здесь и нет.

— Совсем? — тихо спросил Макар.

— Совсем! Мы объявляем ему бойкот. Раз он на больного человека может так…

Пришлось напомнить, что я такой же здесь больной, как и они все.

Витя не обратил на это внимания, и все дружно от меня отвернулись. Даже Ромка сидел потупясь.

Они все-таки сообщили Борису Ивановичу о моих лунатических похождениях, тот бегло посмотрел на меня и ничего не ответил. Это означало, что такие пустяки не стоят его внимания. После врачебного обхода напомнили о том же Виктории, но и она отнеслась безразлично, просто приказала всем спать по ночам крепче, а не подглядывать друг за другом.

Тогда они наябедничали Варваре.

— О! — воскликнула она. — Как интересно! Ты, Митя, ничего мне об этом не рассказывал. Знаете, мальчики, о чем это свидетельствует? А о том, что Митя у нас обладает очень чуткой нервной системой. Понимаете? Это означает, что он не простой человек, а очень даже одаренный — из него выйдет или художник, или композитор, или поэт.

Вот уж это было совсем неожиданно. Мою несчастную особенность мне же и поставила она в заслугу!

— Из лунатиков даже нормальный человек не получается, — возразил Витя строго, — не то что художник да композитор.

На это Варвара сказала, что он глубоко заблуждается, потому что все выдающиеся люди — или лунатики, или сумасшедшие.

— Посудите сами: разве может нормальный человек сочинять небылицы про выдуманных им же самим людей да еще и проливать над ними слезы?.. А между тем как раз их-то выдумки нам и нужны.

Она говорила о том, что люди особенные воспринимают мир не как все, видят и слышат такое, чего прочие не видят и не слышат и тем самым помогают так называемым нормальным людям, делают их жизнь богаче. За это-то им и благодарны все, за это-то им даже памятники ставят. К их числу, по мнению Варвары, можно, мол, отнести и меня, поскольку я обнаружил столь чуткую нервную систему. Может, конечно, и ничего из меня не получится, если я, Митя Всеславин, не осознаю своей роли, если уклонюсь от великого труда над самим собой. А это было бы жаль.

Примерно так она говорила, а я понимал, что это не что иное, как великодушная защита меня от подлых подозрений и обвинений, и был неизмеримо благодарен ей.

— Не обращай на них внимания, Митя, — сказала она мне в заключение, — им скучно, вот они и развлекаются. А вообще ваши мальчишеские распри мне неинтересны.

О чем мы беседовали с нею, опять удалившись в диванный зал? Да о моей родине, конечно.

— Расскажи мне… Ну, вот хотя бы про то, как тебя угораздило сломать руку. Ты говорил, что это случилось на молотьбе. Что это такое — молотьба? То есть я знаю, конечно, но так мало! Растолкуй подробно, чтоб я могла себе это представить.

Молотьба…

Чтоб рассказать о ней, следовало начать с того, как жарким июльским днем начиналась жатва.

Собирались жницы на краю ржаного поля, бригадирша определяла каждой по полосе, колышки-метки по краю вбивала, чтоб не перепутали эти полосы. На материной метке писали «ВСЕСЛА» — Всеславина, значит, Полина Артемьевна.

«Ну, господи, благослови!» — скажет жница, наклонится, заберет в горсть ржи и снизу серпом — вжик! — и еще заберет, и еще, сколько рука сможет.

— Вот у моего отца, мама рассказывала, была горстища! Он мог забрать и в ладонь, и вот так между пальцами… Сразу — полснопа!

— Погоди, Митя, разве мужчины тоже жнут?

— Мама говорит: настоящий мужик все должен уметь делать. А иначе он и не мужик вовсе.

Полную эту горсть, разгибаясь, поддерживая серпом под колосья, жница поднимет, чтоб отделить от еще растущей ржи, и положит на землю. И снова серпом в правой руке под левой — вжик! — и положит новую горсть вместе с первой. И так пока не наберется сноп. Тогда скрутит соломенный поясок — я показал Варе, как это делается, — и туго вяжет сноп. Ну вот, один есть, теперь второй…

— Погоди, Митя, ты не спеши, — говорила Варя. — Ты рассказывай подробно не только про эту работу, но и что происходит вокруг.

— Жаворонки поют, — вспоминал я. — Кузнечики стрекочут… Во ржи васильки тут и там выглядывают. Ты знаешь такие цветы?

— Знаю. То есть видела на картинке.

— Ну вот, это же сорная трава — васильки. Их очень много, а любуются ими только сдуру. Нормальные-то люди их ругают.

— Да, да, — кивала Варя. — И среди людей так: бывают очень красивые, но бесполезные или даже вредные… А скажи вот что: женщины за работой переговариваются? Или, может быть, поют? И чем пахнет в поле, Митя, когда жнут? Как это все представить?

— Разговаривают. А пахнет на жнитве… сухой землей, рожью, то есть ржаной соломой… еще, пожалуй, молочаем… А то и навозом, если ветер подует со скотного двора, — добавил я не без насмешки.

— Земля сухая, да? Солома колется?